Сибирские огни, 1989, № 6

отправил // Д ругую голову, велев обрить и снять / / Ее с широких плеч разбойника морского, / / Горячкой в ту ж е ночь умершего в тюрьме». Но нет, не ухватился А ндж ело за возможность спасительного для себя исхода, благо «все объяснилося» столь счастливо: Без слез и без боязни, С угрюмой твердостью тот отвечает: «Казни. И об одном молю: скорее прикажи Вести меня на смерть». В другой пушкинской вещи, написанной в том ж е Болдине тремя годами раньше «Анджело» и на него нисколько не похожей,— в повести «Выстрел» ж аж дущ ий возм ез­ дия и живущий этою ж аж дой герой так объясняет тому, кого ненавидел и кого тайно преследовал, неожиданную для того развязку: «Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будеш ь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Д ук произнес приговор: «Д а гибнет судия — торгаш и обольститель». И он остает­ ся в силе. Но для исполнения его, как убедили властителя И забела и М арьяна, казни не нужно. Окончательное решение о судьбе наместника выносит уж е не прежний «пре­ добрый старый Дук», но тот, в ком соединились в единое целое, в цельность, в цело­ стность доброта и справедливость. Ведь недаром в «Анджело» вспомянут Д аптов «Ад». Недаром вспомянуты страшные загробные муки Д антовых грешников. П рощ ая Анджело, Д ук приговаривает его к прижизненным и, может быть, не менее страшным мукам совести, в которых должны перегореть, сгореть, погибнуть «тиран и соблазнитель», чья мерзостность парализовала душу Анджело, привела ее к глубокому и безысходному унынию, к нежеланию жить. Но совесть не только великий палач. Она еще и великий целитель, способный под­ нять, выпрямить, поддерж ать, казалось бы, безнадежно падшую человеческую душу. Прощ ая Анджело, Д ук дает его душе шанс возрождения. «Анджело лицемер — потому что его гласные действия противуречат тайным стра­ стям!» (т. 8, с. 66). Известно, что Пушкин сказал это через год после того, как закон­ чил повесть, сказал не о своем герое, а о герое Шекспировой трагикомедии «Мера за меру», которую лереработал в «Анджело» столь основательно, что впору только ди ­ виться многим литературоведам , которые не довольствуются простой констатацией ф ак­ та переработки, но ищут в шекспировской пьесе разгадку смысла пушкинской повести и смотрят на пушкинских героев как на кровную родню шекспировским. Но что ж е общего у пушкинских и шекспировских тезок? Что общего у пушкинско­ го Анджело с лицемерным краснобаем, с негодяем, соблазнившим девушку и ославив­ шим ее, чтобы не жениться? Что общего у доброго Д ука, который искренне убежден в собственной правоте выбора наместника, достойного, как он думает, и уваж аемого все­ ми человека, с добродетельным шекспировским Герцогом, устроившим откровенный спектак. 1 ь передачи власти. А злоязычный дурень — шекспировский Луцио? Что у него общего с тезкой из пушкинской повести, который хоть и «повеса, вздорный враль, но м а л ы й д о б р о х о т н ы й»? А шекспировская И забелла, которая собралась было в монастырь, но в конце концов пойдет, очевидно, зам уж за Герцога; во всяком случае, не возразит ему, не отклонит его предложения? Она добродетельна, порядочна и чиста. Но далеко ей до пушкинской Изабелы , чей аскетизм не подневолен и потому радостно­ свободен и самодостаточен для эфирной чистоты ее души! Д а , Пушкин многое взял из шекспировской пьесы. И пушкинисты (Н. И. Черняев, И. М. Нусинов) скрупулезно сосчитали, сколько именно. Но ведь взял не больше того, что ему было нужно, вписывая шекспировские реплики, монологи, диалоги в контекст своей повести, где они, естественно, перестали быть шекспировскими, потому что л и ­ шились былого идейного звучания. Ибо. о чем речь у Шекспира? По существу, о том ж е, о чем она у его предшествен­ ников — итальянца Чинтио и англичанина Уэтстона. Ведь и он, перерабаты вая в своей пьесе новеллу Чинтио, а точнее написанную на ее основе драму Уэтстона, видоизменяя и обогащ ая их сюжетные коллизии, обращается к тому ж е мучавшему его предшест­ венников вопросу — к центральному, животрепещущему для эпохи Возрождения воп­ росу о н р а в с т в е н н о й ответственности властителя перед людьми, перед человечест­ вом, перед человеческой историей.