Сибирские огни, 1989, № 6

к тому ж е «неограниченны права», врученные Анджело, вовсе не значат, что он волен наруш ать законы. Он волен их упразднять или восстанавливать, но властвует в пределах тех законов, какие признал действующими. Поэтому он не крючкотворствует, когда втолковывает И забеле: «Не я, Закон казнит». «Не новый Ц В искусстве властво-. вать», он говорит ей о самой сути этого искусства, об основном его принципе, наруьнить который властитель не может, иначе не оберется беды, как это случилось с Дуком, к о­ торый ущемил, оттеснил, вытеснил закон своею «предобротою» и горько поплатился за это: Сам ясно видел он. Что хуж е дедушек с дня на день стали внуки. Что грудь кормилицы ребенок уж кусал. Что правосудие сидело слож а руки И по носу его ленивый не щ елкал. Сдержи Анджело свое слово, помилуй Клавдио — и опять правосудие сядет, «слож а руки» и наблюдая, как вершится беззаконие. С другой стороны, Анджело недаром говорит И забеле и о праве властителя «Зако­ ны толковать, мягчить их смысл ужасный» — сознает, стало быть, что тот совершенно не обязан слепо держ аться буквы закона, который не в состоянии, конечно, все преду­ смотреть, все собою охватить и потому, предписывая правила, устанавливает исключе­ ния из них. Почему бы тогда Андж ело не воспользоваться этим своим бесспорным, ни­ кем не оспариваемым, очевидным для всех правом? Почему бы не попытаться ему поискать и найти исключения, которые дадут возможность помиловать Клавдио без насилия над законом? Потому что « п о с т р о г о с т и м о е й известен свету я». Зная это, ощ ущ ая это, он обязан выступать перед светом в раз и навсегда определенной ему роли. Он стал ее невольником, человеком, который как раз и не имеет права не то, что публично выйти за пределы, ограниченные «оградою законной», но и на то даж е, чтобы проявить в этих пределах хоть какое-либо послабление. Конечно, будь он не только искусным ритором, но мало-мальски сносным актером, ни чю не помешало бы ему морочить свет, придумав для собственной безопасности к а ­ кое-нибудь правдоподобное объяснение необходимости помиловать Клавдио. Но в том- то и дело, что притворяться, лицемерить, лицедействовать Андж ело не умеет. Он не сумел скрыть своих душевных побуждений, когда разговаривал с Изабелой, Но сумел их скрыть, и когда это было ему жизненно необходимо, когда над ним навис­ ла смертельная опасность и он ее п р е д ч у в с т в у е т , когда «смущенный, Ц Грызомый совестью, предчувствием стесненный» спешит к Д уку отчитаться о своем наместничест­ ве. И хотя, как зафиксировано в повести, «оправиться успев», клевещет на И забелу, его клевета потому и абсолютно, безнадежно неубедительна, что прежде, чем ее про­ изнести, «Анджело бледнеет и трепещет, Ц И взоры дикие на И забелу мещет». Его тусклое актерство особенно меркнет рядом с мастерским перевоплощением Д ука, которого никто не сумел опознать под монашьей рясой, хотя тот все время был на лю дях, и в самых людных местах. Д а и переданная автором реакция Д ука на Анджелову клевету: «...обнаружа гнев //И долго скрытое в душе негодованье» — тож е открывает разность между властите­ лем и наместником: долго скрывать в своей душе негодованья на кого-либо Андж ело не сможет. Ведь он — моралист, заставляющий других следовать морали, в какую убежденно верит и какой, покамест не встретил Изабелу, неукоснительно следует, не позволяя себе даж е малейших отклонений и колебаний. В этом основа не только его самовозвышения над другими, но и самоуваж ения — главной опоры его душевного и жизненного равновесия. Поэтому он не смож ет долго скрывать в своей душе негодованья и на самого себя. Не зря он так униж ал и топтал себя в тот памятный день и в ту бессонную ночь, когда боролся и не смог победить искушения. «Грызомый совестью», он поспешил к Дуку. Одолеваемый муками совести, увидев у Дукова трона свою ж ену и живого, невредимого Клавдио, «затрепетал, челом поник- нул и утих». «Что, Анджело, скажи, Ц Чего достоин ты?» — подступает к нему Дук. Подступает, когда «все объяснилося» и с И забелой, и с Клавдио, обязанным своим спасением Д уку, который и тут не позволил свершиться преступлению, «а к Анджело