Сибирские огни, 1989, № 6

А вот это уж е очень серьезное следствие охватившей его душевной тревоги. Потому что он не просто гордился своею «важностью мудрою». Он, можно сказать, ж ил ради нее, наращ ивал ее качественно и количественно, отдаляясь ею от всех, заставляя всех, пусть и «бессмысленно», но дивиться и верить его исключительности и особости — ве­ рить тому, чему он сам верит. Точнее — верил. Пока не встретил И забелу, покуда их встреча не побудила его под­ вергнуть сомнению систему жизненных ценностей, до сих пор для него несомненную, усомниться в ней и д аж е унизить, обесценить ее: «Ценил он н и в о ч т о » — куда уж меньше! А это значит, что он поставлен перед головоломным для него, умопомрачительным выбором. Признать себя влюбленным, согласиться с этим означает для Андж ело — стать таким, как все, о п у с т и т ь с я до всех или, если уж совсем точно следовать его логике,— п а с т ь , как пали другие. Н едаром: «Влюбленный человек доселе мне к азал ­ ся // Смешным, и я его безумству удивлялся, Ц А ныне!..» А ныне получается, что и он, Анджело, смешон и безумен. Ясно, что т а к а я , т а к п о н я т а я влюбленность не об­ лагородит души Анджело и что слабым для него утешением будет его констйтация-при- знание: «Нескромной красотою / / Я не был отроду к соблазнам у в л е ч е н ,//И чистой де­ вою теперь я побежден»,— что с того, что И забела — «чистая дева»? « П о б е ж ­ д е н » ! — вот что терзает его душу. Много лет назад, размыш ляя над этим и подобными ему признаниями Анджело, ис­ следователь пушкинской повести Н. И. Черняев сблизил их со святоотеческой литерату­ рой, которая знает немало случаев грехопадения вроде бы безукоризненно чистых лю ­ дей, а такж е с ситуацией, воссозданной самим Пушкиным в раннем (!8 !9 г.) стихотво­ рении «Русалка», чей герой — отшельник, монах, не устоял перед соблазном '. Д ум ается, однако, что старый пушкинист здесь попросту принял самооценку героя пушкинской по­ вести за его оценку автором. Но это ведь не автор вопрошает: «...или когда святого уло­ вить / / Захочет бес, тогда приманкою святою / / И манит он на крюк»? Так говорит и д у­ мает о себе сам Анджело. Д ругое дело, что, дум ая так, ощущая себя святым, он уподобляется человеку, кото­ рый, по евангельской легенде, изгнав беса из своей души, так чисто ее вымел, что лишил ее и святости, лишил душу, как мы бы сейчас сказали, нравственного иммунитета. Чем, разумеется, не преминул воспользоваться бес, снова и с большим комфортом угнездив­ шийся в стерильной душ е и уж е не один, а с семью своими товарищ ами, еще более злы ­ ми, чем он сам. Конечно, всякое сравнение условно, но уподобление пушкинского героя евангель­ скому грешнику может, на наш взгляд, многое прояснить в той метаморфозе Анджело, о которой скаж ет И забела Д уку, когда будет просить разгневанного властителя про­ стить своего наместника: «Он (сколько мне известно, // И как я думаю ) ж ил праведно и честно,/ / Покамест на меня очей не устремил». Ч истая дева, бесконечно правдивая и с собой и с другими, она оговаривает, что Андж ело «жил праведно и честно» по е е мнению: «Сколько мне известно, Ц И как я думаю». Но ее мнение заслуж ивает особого внимания, потому что основано не на мне­ нии молвы, которая бессмысленно дивилась, но прославляла Анджело «за нравы стро­ гие». И забела хорошо знает М арьяну, «была давно знакома с ней Ц И часто утеш ать не­ счастную ходила». Она ходила утешать несчастную ж ену Анджело, надменно-насмешли­ во им отвергнутую, и не могла не оценить чистоты и бескорыстия ее чувства к Анджело, силы ее любви к нему. Но насколько права М арьяна, продолж ающ ая несмотря ни на что любить Анджело? Ведь, как однаж ды сказал Пушкин, «любовь есть самая своенравная страсть» (т. 7, с. 132). Д а и автор в «Анджело» словно взялся подтвердить эту мысль, когда об ­ ратился к своим читателям: Д рузья! поверите ль, чтоб мрачное чело. Угрюмой, злой души печальное зерцало. Ж еланья женские навеки привязало И нежной красоте понравиться могло? Не чудио ли? Но так. Сей Андж ело надменный. Сей злобный человек, сей грешник — был любим Душою нежною, печальной и смиренной. Душой отверженной мучителем своим. ь Черняев Н. И. Критические статьи и заметки о Пушкине. Харьков, 1900. С. 217. 156