Сибирские огни, 1989, № 6

Вводная, как говорится, часть. Сдуй слова, как с пива дуьот пену, по утрянке мучась и лечась, потому что был вчера особый день, каких бывает только два. Потому и ты теперь особый, и в тисках лихая голова. День получки, за полдень зарплаты отчего-то сроду на Руси яр и грозен, словно день расплаты, покачнувший судные весы. Расширяет нетерпенье очи, ожиданья пламень спиртовой. Хоть на миг, да раньше обесточит свой станок в тот день мастеровой. Как хирург, с великим тьцаньем руки хиьцной хлоркой до локтей протрет, в очередь плечо спокойно врубит и подвинет очередь вперед. Как с войны, в тревоге и смятенье бабы ждут: придет ли, не придет. Он придет, напустит стужу в сени и с порога взглядом поведет. Этот взгляд, багровый взор буй-тура означает роковое: ша! Не трясись ты, не мечись, как дура,— у меня и так в дыму душа! Он назавтра будет виноватый, тихий, точно хворое дитя. День Второй, похмелья день заклятый, в окна смотрит, белизной мутя... Сам собой окажется в пивной он, сам собой начнется разговор. Здесь мы вместе, как в ковчеге Ноя. А вчера был, точно, перебор. То, что с потолка глядит Спаситель, вовсе не мираж на хмельный глаз. Общепиту Божию обитель выделили пред войной как раз. Кое-что убрали. Остальное тут и посейчас — для красоты. Любим мы убежище пивное, где спасаемся от маеты. За окном решетчатым, посмотришь,— сивый холод да трехногий пес. А возьмешь на пару кружки по три — и живешь, ни пьян и ни тверез. К вечеру народ густеет. Волны дыма накрывают с головой. Стук стаканов и дележка воблы. Глаз соседа смутно-голубой. Медленно, как дым, клубится вечер. Пена оседает не спеша. То завгар помянется, то Черчилль, с прочим, между прочим, сообща. Замечаю: спорим мы все реже. Истина-то, стало быть, проста,— здешний ты философ иль заезжий в эти достославные места. ПУШКИНСКАЯ ПЛ. Весна — во взорах, в гуще сутолок, наперекор дневным трудам! Томление девчонок-путанок и табуированных дам. Тут иностранцев кофты куцые. И каждый жаждет, трезвый в дым, икры, театров, революции, как обещала пресса им. Стоит Поэт, глядит на восемьдесят седьмой в двадцатом веке март. И на сеанс вечерний очереди монументальные стоят. И всех цветов шарфы, все нации свиданки, встречи, сбор гостей спешат назначить у редакции пяти московских новостей. * * * Эшелоном встал туман, влагой затопил кочкарник. Ходит пастушок-очкарик мимо призрачных полян. Ловкий взмах — и длинный кнут звонко в тишине стеклянной щелкнет — и дрозды с поляны всполошенные порхнут. Приопустятся — и ре­ менный эллипс изовьется. Стая все же остается — птахам скучно в октябре. Невдали — скирда и конь и учитель сельской школы (Или я брожу там, что ли!). Дале за рекой — огонь. Не огонь — кленовый стаи и дымок недвижный, странный. Или там живут цыганы! — Не видать через туман. КУЗНЕЧИКИ Когда и ключ звенит в овраге, и луг в плавильне звона весь, будь осторожен в каждом шаге — идет вовсю работа здесь. В златокузнечном цехе лета, где я лишь только праздный гость, куют из золота и света,— а что! — да ключики, небось. Я сам пошел бы в подмастерья к вам, невидимки-мастаки. Не враг я вам, но брат по вере, любя ключи, а не замки. Александр Дмитриевич Медведев родился в 1945 году в г. Колпашево Томской области. Работал на заводах и стройках. Автор четырех поэтиче­ ских книг. Стихи публиковались в журналах <тНовый мир», <3намя», «Юность», Член Союза писателей. Живет в Москве.