Сибирские огни, 1989, № 5

ла другого: топтать — так королеву, воровать — так миллион, вот чего требовала душа, а здесь — так — грязь и скука непролазные. Но Гошенька не был бы Гошенькой, если б дал себя победить хан­ дре, в том-то и дело, ни при каких самых черных терзаниях не покидала его какая-то стихийно бурлящая радость, какое-то. языческое приятие этого мира, как бы скучен и нелеп он ни был, и всех вокруг эта фонтани­ рующая из ничего радость просто гипнотизировала, каждый готов был побрататься, припасть, причаститься, из чего следовало окружение друзей и баб, а также одно и то же страдание: все не то. «Борьба и единство противоположностей», — говорил Гошенька, глядя рюмку на просвет, все помирали от хохота, а Гошенька смотрел на всех с осужде­ нием, даже презрением, и когда начинали это презрение замечать, смолкать, утихать, наливаться ответом — он вдруг улыбался, широко и полно, открыто и очень добро,— обдурили дурака на четыре кулака, и опрокидывал рюмку, и всем становилось не по себе, заподозрили, усом­ нились, такому парню не поверили, да что же мы за люди такие, и на­ ливают, и ждут, и Гошенька твердо произносит: «Вся жизнь игра»,— все снова падают со смеха, снова тихая печаль омрачает Гошенькино чело... Ах, я за муки его полюбила! Сначала-то просто так, а потом уж за муки, за душевность, за бодрость и страдания... Со страданиями-то он устроился лучше некуда: сначала страдал, что со мной изменяет жене, потом, и даже как-то одновременно, стал страдать, что с женой изменяет мне, потом стал как-то вообще страдать, очень расплывчато и абстракт­ но, без повода, что, безусловно, требовало сочувствия и понимания вдвой­ не, тема измен куда-то пропала, растворилась, он очень удобно и невесомо расположился между двумя домами, двумя семьями, открыто и беззащитно, грех было хоть что-то от него, такого голенького, требо­ вать. К тому же все время и все на свете как-то очень мило и непосред­ ственно он умудрялся перепутать: то он жену любил больше меня, а меня терпел по обязанности, то он деньги вдруг отдавал мне, а дома врал второпях что-то, то он дочку приводил ко мне для совместной воскрес­ ной прогулки, то вдруг поколачивал меня, как жену, а жене вручал гвоздики, то с моей мамой стряпал пельмени и относил их домой... И мы, я имею в виду себя и законную, молчаливо не замечали эти несураз­ ности, что было благородно и мудро, чтоб не спугнуть хотя бы такое хрупкое равновесие, но отчасти и искренне не замечали, Гошенька был так натурален, так ангельски чист и понятен, невозможно было не об­ мануться. А Гошенька тоже удачно вполне делал вид, что не замечает, как мы не замечаем,— житуха. Потом пропал, без объяснений, без выяснений, без причин и без следствий. И сначала-то я грешила на профуру одну из микрорайона, про которую Гошенька сам же мне и проболтался, но уж очень было сом­ нительно, чтоб отважился он ради любви на такой транспортный под­ виг, да еще с пересадкой. Так и оказалось, профура здесь ни при чем, просто жена его собралась то ли замуж, то ли на содержание, во вся­ ком случае, о разводе речи не было. Разлучником оказался быв­ ший одноклассник жены, Гошенька рвал и метал, потому что раз в не­ делю было заведено у них с этим одноклассником пить пиво, которое приносилось одноклассником в десятилитровой замечательной канистре, и пилось в таких количествах, что доверчивый Гошенька засыпал, имея манеру такую, всегда засыпать от пива. А когда просыпался, одетый, помятый, злой, когда поводил вокруг мутным оком, то обнаруживал от­ вратительно разгромленный, дурно пахнущий из-за рыбьих объедков, окурков, опивков стол, отсутствие одноклассника, полураздетую, гото­ вую ко сну, жену, забытую канистру, и, выцеживая остатки пива, Го­ шенька отходил и тепло уже думал об однокласснике, о такой вмести­ тельной удобной канистре, в которой хоть как останется на опохмелку, и еще более тепло о щебетавшей и льнувшей к нему жене, которая, по сюжету, должна быть строга и колюча, однако наоборот все, вон как оно все хорошо и приятно оборачивается, воспитал-таки. «Смотри, миле