Сибирские огни, 1989, № 5

не забудут того случая и будут помнить всегда: на человека с кулаками бросаться нельзя. Человек, как сказал великий пролетарский писатель,— это звучит гордо! Малина и дальше бы превозносил человека, ставя в конце каждого предложения восклицательные знаки, но отрядный прервал его речь. — Птицын, вам слово,— пригласил он Интеллигента. И Жора начал: — Казалось бы, в нашей стране социалистическая система, и все мы живем при социализме. Ан нет! В отдельных семьях до сих пор су­ ществуют и феодально-крепостнический строй и капиталистический. Вот они-то и поставляли мне клиентов с пузатыми кошельками и волчьей психологией. Куда ни повернешься — везде они. И как тут было устоять перед соблазном — ни за что ни про что стать обладателем части их ка­ питала. — Ну, началось состязание акынов,— заметил Варнаков. — Они жаждали скорее пустить свои деньги в дело,— продолжал Интеллигент, не обратив внимания на реплику Варнакова.— А я помогал им в этом. Богатые люди — они нетерпеливые. Им все подавай сразу. И я по мере возможностей удовлетворял их потребности. После чего они, неблагодарные, бежали в милицию и заявляли на меня. Один такой заявитель сам до сих пор отбывает наказание. На меня накатал телегу, а когда органы заинтересовались его доходами, то выяснилось, что он, работая кладовщиком на базе, прибрал к рукам товаров на сотни тысяч рублей. Обманывая подобных сограждан, я не мучился угрызениями со­ вести. Не каюсь я и теперь. Не пролетариат обманывал. Хотя и проле­ тариат у нас стал уже пузатым. За эту отсидку я многое пересмотрел в своем материалистическом мировоззрении и пришел к выводу: моя само­ отверженность в деле постепенного расшатывания устоев семейно-под­ польного капитализма, то бишь людей с нетрудовыми доходами, не снискала мне лавров и не принесла ничего хорошего. Казалось бы, уж милиция-то должна была понять меня и предоставить моей справедли­ вой деятельности режим наибольшего благоприятствования — ведь одно дело делали. Ан нет, она на протяжении длительного времени акценти­ ровала свое внимание на мне и мешала моим благим поползновениям. В результате чего, вместо режима наибольшего благоприятствования, я нередко довольствовался строгим режимом исправительно-трудовых колоний, чему вы сами свидетели. Вот почему я решил покончить с прошлым раз и навсегда. На этом Интеллигент закончил свою взволнованную речь. Некоторое время в бараке царила тишина. — Ай да Птицын! Ай да герой! — нарушил наконец ее начальник отряда.— С подпольным капитализмом вступил в борьбу! Ну прямо награждай его! — Ха-ха-ха! — захохотали вокруг.— Интеллигент — герой! Револю- ционер-аферюга! — Ну все, тише! Я еще не закончил,— призвал к порядку отрядный. — Вот что я хочу сказать вам напоследок: вы взрослые люди, а такое серьезное дело, как разговор о ваших преступлениях, пытаетесь свести ыа шутку. Ведь это же кощунство: рассказывать об убийстве и так вы­ ламываться перед коллективом. Но про себя Маманин вдруг подумал: «А не маски ли это, за кото­ рыми скрывается истинное отношение к совершенным преступлениям?» Маманин давно заметил, что, как только он заводит разговор с осужден­ ными об их делах, они тут же принимаются выискивать факты неспра­ ведливого к ним отношения на свободе и преподносят свои преступле­ ния как протест, как бунт против этого. Или облекают преступления в шутовские формы— дескать, ничего страшного они не совершили. Им обязательно надо подвести под свои преступления подкладку — полити­ ческую, социальную или какую-то иную, чтобьл обелить себя и в глазах окружающих показаться не такими уж плохими. Никто из них не жела­ ет быть уголовником в чистом виде: я, мол, вор — вот и ворую. Я афе