Сибирские огни, 1989, № 5

словно не совладав с собой, обмякнув, прижимаюсь к нему, и, словно отбросив условности, словно еще больше не совладав с собой, вспыхнув, вдавливаюсь животом в его живот, что есть силы, и откровенно трусь животом, и сил уже нет, мы идем, обнявшись и не спеша, потому что обоим ясно, куда и зачем мы идем, и он говорит то же самое, про музы­ ку и про детство, что-то умное, откровенное, вроде как оправдывается, что со мной пошел, вроде как убеждает меня, что он-то здесь ни при чем, музыка виновата, ночь и нежность, и оправдание маскирует под пьяный треп, под умничанье и полную, полную откровенность, которая для меня как высшая должна быть награда и которая одновременно для соблазнения и разговора, он одновременно и оправдывается, и соблаз­ няет, и на будущее дает понять, женщина любит ушами, смеется он, снова талдыча свое, что-то из общих понятий, обнимает вполне по-хозяй­ ски, все правильно, я сама ведь дала понять, вот и повис, как на лошади, но и так, конечно, чтоб не спугнуть лошадку, и напевает знаменитую лав стори, что в переводе означает история любви, и сердце замирает от истории, которой нет еще, которая только грезится, сквозь вуаль, от любви, которой тоже нет еще, но которой и быть не надо — она есть всегда, в другой руке у него бутылка, он прикладывается к ней, булькает, сплевывает, принимает из рук моих сигарету, словно матрос с прости­ туткой, шагаем мы по приморскому благоуханному городу, белея в но­ чи штанами, и первая наша ночь оказалась торопливой, тревожной, скомканной, он сразу захотел слишком многого, и не пожалел меня, не было сил защититься от такого напора, жадности, грубости, он словно указывал, где мое место, словно наказывал за то, что я его совратила, наказывал и для того еще, чтобы потом получить возможность для про­ явления доброты, для проявления человеколюбия и снисходительности — по малой цене — ничего, ничего, это начало, утешала я себя, потом все будет по-другому, он поймет и полюбит, и станет ручным, ласковым, обучится страсти. Но бог его знает, как оно, потом, было, может, и так, как загадыва­ лось тогда, в чужом городе, на чужой постели, под чужими жирными звездами, где оказались мы по путевке для того, наверное, чтоб удивить­ ся негаданной встрече, удивиться, обрадоваться, словно избавлению от всеобщего скотства и похоти, сойтись на нелепости затеи со сменой гео­ графии, ничего не меняющей в сути межполовых отношений, словно школьное и родное возникло вдруг от землячества, от наличия общих знакомых и общего города, который мы так любили склонять, находясь в нем, и который вдруг стал чуть ли не символом чистоты и благонравия, когда оказались мы один на один против тотального разврата, узаконен­ ного комсомольской путевкой, и на этом фоне мы выглядели словно добропорядочные буржуа рядом с хиппарями, у нас было будущее — один на двоих город — а значит, почти законный брак вместо курортной случки. Мы настолько преуспели в таком вот солидном чувстве, что Го­ шенька даже позволил себе супружескую измену, разумеется для того, чтобы убедиться в моем превосходстве, чтоб еще крепче потом приле­ питься ко мне, какая ж это любовь — без испытаний — раз изменил, значит, есть чему изменять, и это гораздо важнее самой измены. Да и та, кикимора рыжая, и близко мне не соперница, рядовая подстилка, Гошенька здесь ни при чем, сработал закон контраста, рыжая вполне аппетитная плюшечка, не все же милому грызть сухарь, мои пятьдесят два — на любителя, на ценителя, на гурмана, Гошенька в этом деле профан — простим ему. Тем более, Гошенька, бедный, так страдал, так казнился, но не потому, что изменил, а потому, что не так изменил, не там, не с той, не тогда, глупо, бездарно, скучно — не понравилось — а я простила, конеч­ но, усугубив, получилось — украл, а в кошельке пусто, а еще и поймали, и потерпевшая простила, даже бить не стали, чего бить, раз потерпевшая простила, а чего бы ей не простить, если в кошельке пусто, и все равно ведь украл — бублик получается, дырка получается... Душа-то требова- 6