Сибирские огни, 1989, № 5

ляторе, довольствуешься малой — на зону скорей бы выскочить. А ока­ жись в одиночке, будешь мечтать об общей камере — тоже свобода. Вон их сколько, свобод! И каждой рад. А что оно такое — свобода? И так ли уж я несвободен? Ну, не могу пойти, куда хочу. Ну, не могу пожрать, что душа желает. А все остальное могу. Могу мечтать. Могу читать. Мо­ гу учиться. Могу работать. Могу думать о будущем. Большое ли разли­ чие с теми, кто живет на свободе? Ведь многие их них — не охраняемые, не осужденные — живут хуже, чем в тюрьме. Дом — завод, завод — дом. Ни кино, ни театров. Ни газет, ни журналов не читают. А художествен­ ную литературу и подавно. Ни своих мыслей, ни своего взгляда на жизнь. Не люди, а роботы. Заточили сами себя в четырех стенах, а ду­ мают, что живут на свободе. Взять хотя бы дядькиного соседа Киреева. Еще и сорока нет, а он, как старик. Придет с работы — и на диван. Поспит час-другой — выходит во двор в домино играть. И так каждый день. А ведь инженер. Так кто же из нас больше в тюрьме — он или я?» От таких мыслей Тавке становилось легче, терпимей. На прогулку штрафников из помещения камерного типа выводили отдельно ото всех. Поэтому ни Чума, ни Карзубый не знали, что Тавка в изоляторе. И лишь на третьи сутки, когда Тавка шел по коридору с про­ гулки, его увидел Карзубый. — Тавка! — окликнул он его.— Ты че здесь? Тавка хотел подойти к нему, но контролер не позволил. — А ты молодец! — стал тогда кричать Карзубый. — Вовремя тог­ да от меня отвалил! Предусмотрительный! Ну давай, давай, исправ­ ляйся! «Ишь, змей-горыныч! Не получилось. Бесится, что не с ним. Другой бы радовался, что один по делу пошел. А этот готов всех за собой по­ тянуть. Ему плохо — и другим пусть будет плохо», — негодовал, входя в свою камеру, Тавка. Чума то ли не понял, с кем разговаривал Карзубый, то ли был чем- то занят — голоса не подал. Тавку он увидел на следующий день в де­ журке, где фельдшер перевязывал ему ногу. — О! — выкатил Чума глаза.— А ты откель тута? И уже выходишь? Вот не знал! Вот не знал! — сокрушался он.— А то бы подсказал, чтобы тебе ребрышки посчитали! ГЛАВА 24 Ночь в тайгу приходит всегда внезапно. Только что был вечер, по­ лыхали в небе зарницы и вдруг стало темно. Луна ныряет в облаках, а проку от нее никакого. Контрольная лампа в бараке и та, кажется, яр­ че светит. Прошел час после отбоя, а Интеллигенту не спится. Бродит по бара­ ку, как заблудившийся, и не может угомониться. То к печке подоьчдет — погреется, то выйдет покурить. Те, кто не спит, думают: неужели Ин­ теллигент снова поджидает картежников из других бараков? Но игры давно прекратились. Маманин такого шороха навел... — Тавка, а ты знаешь, почему ночью перестает журчать вода в ручьях? — спрашивает Интеллигент, подойдя к его нарам. — Не знаю,— говорит Тавка.— А чей-то тебе не спится? И на ли­ рику, вижу, потянуло — вода, ручейки... — Душа что-то болит,— вздыхает Интеллигент.— Умру, наверно, скоро. А вода не журчит потому, что ночью во всех веществах замед­ ляются химические процессы. А знаешь, почему люди спят ночью, а не днем? — Жора, иди спать. Начитался всякой муры и лезешь с вопросами, — ворчит Тавка. — Да выспишься. Завтра воскресенье. Настроение, знаешь, такое какое-то. А спим ночью мы потому, что наши предки наделены были дневным, а не ночным зрением — ночью они спали, днем выходили на охоту. Вот потому мы и спим ночью, следуя их ритму.