Сибирские огни, 1989, № 5

кающих на нарушение режима. Осужденные в изоляторе только и ждут, когда он придет на смену. — Аркаша пришел! Аркаша пришел! — кричат они в камерах, ус­ лышав его голос в коридоре. Принимая смену, Аркаша ходит по камерам, считает людей. Ритуал пересменки обременителен для Аркаши и исполняет он его с большой не­ охотой. — Встать! Построиться! — командует он вялым голосом.— Сколько вас? Все живы-здоровы? Проверив изолятор, он идет дальше по коридору, где тоже камеры, но камеры иного типа. Если в камерах изолятора днем одни голые нары, то здесь есть и матрацы, и одеяла. Осужденные, водворенные сюда, от­ бывают наказания за более строгие нарушения, граничащие порой с преступлениями. И сроки здесь не то что в изоляторе. Три месяца, пол­ года, год — такова их продолжительность. В стародавние времена та­ кая тюрьма в колонии называлась БУРом, то есть бараком усиленного режима. Теперь ее называют помещением камерного типа. В одной из камер этого помещения отбывает наказание и Карзубый. Он считает, что ему повезло. За попытку к бегству обычно добавляют срок. Но начальник колонии пожалел Карзубого и наказал его своей властью. В камере шесть человек. Четверо фуфлыжников, сбежавших сюда от долгов. Пятый — Чума, и он — Карзубый. Фуфлыжники моют иолы в камере, выносят по утрам парашу. А Чума с Карзубым только прика­ зывают да играют в карты, когда дежурит Аркаша. При Федоре Ива­ новиче Красине не поиграешь. У него муха незамеченной не пролетит. Когда на дежурстве Красик, в изоляторе наступает траур. То ли дело Аркаша! У Карзубого, хоть и меньше заслуг перед уголовным миром, чем у Чумы, но он держится с ним на равных. Вечерами при тусклом свете в карты не поиграешь и книжку не по­ читаешь. Остается лишь мечтать да разговаривать друг с другом. Когда у Чумы хорошее настроение, он начинает вспоминать прежние отсидки и разные случаи из лагерной жизни. — А вот, помню, в Коровино было,— начинает рассказывать Чума. — Пилили мы лес на пилорамах. А мастер, вольняшка, зверь зверем был. Не выполнишь задание — в изолятор. Не так ему слово сказал — в БУР. И решили мы его кокнуть. Момент подобрали удобный. Бригада рабо­ тала в ночную смену, и начальства поблизости не было. Привязали мы его, сучонка, к бревну и пустили под пилы. И веришь ли нет— пока брев­ но шло к пиле, он весь поседел. Визжал, как поросенок. А как только пила коснулась темечка — замолк, угомонился. Так на две половинки развалило его. Судили многих тогда и всем по четвертаку накинули. А в Брызгалово мы такого же комсюка в стену замуровали, чтобы людям жить не мешал. Рассказывая эти страсти. Чума светлел, веселел и становился доб­ родушным. В биографии Карзубого отсутствуют такие факты, но и он иногда прикалывает камерную аудиторию своими «романами». Послушать его приходит даже Аркаша. Откроет кормушку, сядет рядом на стул и слуша­ ет, вздыхая. Романы жалостливые, душещипательные. И как тут не дать Карзубому закурить. Хватится Аркаша через некоторое время, а в кар­ мане у него пусто — самому нечего курить. Ходит он тогда по камерам и просит махорочки. Аркаша, хоть и добрый, а на курево прижимистый. Разве наберешься на всех. Но иногда мужики в изоляторе на подсосе_ ни у кого курить нет. — Аркаша, дай закурить,— просят у него. — Нету,— отвечает он из коридора. А мужики знают, что есть. И начинают хитрить. — Аркаша, открой кормушку,— зовут его.— Что-то скажем. Аркаша открывает кормушку.