Сибирские огни, 1989, № 5
цесс самовоспитания и самобичевания, который закончился созданием замечательного произведения публицистики, где автор показал весь свои тернистый путь из мрака. — На свободу хочу!— завопил Славка Солодкин. — Эта статья ценна для нас тем,— не давал себя сбить с панта лыку Дрыкин,— что в ней мы видим себя, свои пороки. Эта статья при зывает нас: на свободу — с чистой совестью! — Ну и дурак! — ьлепчет Интеллигент на ухо Тавке. — Я обращаю ваше внимание,— повышает голос Дрыкин, ^на очень интересный факт биографии Никиты Перевозчикова. Он, как нам стало известно, был не фрайером, а вором в законе. Поприветствуем же, товарищи, аплодисментами Никиту Перевозчикова за его становление иа верный путь! Пусть не думают империалисты всех мастей и их при спешники, что наши уголовники хуже ихних! — Сморчок! Жук навозный! — послышалось вместо аплодисментов. — Ты что, ментом работал? Ты что, его дело читал?! — Тише, граждане! Тише! — стал успокаивать Маманин подопеч ных.— Дрыкин высказал свое мнение, а вы высказывайте свое. А кто бу дет мешать — накажу! — А мы и высказываем,— говорит Малина, поглаживая кошку на коленях. И обсуждение пошло дальше. Многие действительно с удовольстви ем прочли статью, и равнодушным она никого не оставила. Свое мнение о статье решил высказать и Интеллигент. — Эх вы, путаники! — пошел он в наступление на своих товарищей. — Неужели вы думаете, что эта статья написана только для того, чтобы мы здесь целый вечер выясняли, был автор вором или нет. Какое это имеет значение? Вся и ценность в том, что Перевозчиков размышляет о причинах, толкнувших его на путь преступлений. Разве это не интерес но? Интересно и... страшно, когда понимаешь, что целых полжизни у автора оказалось загублено, пока он не осознал своего положения и не решил завязать. — А сам-то ты понимаешь? — подал голос Малина. — Пока нет. А пойму — меня здесь не будет! — парировал Интел лигент.— Читать надо больше, развиваться! — Черт он рогатый, а не вор, этот Никита Перевозчиков,— метал в адрес автора статьи молнии Игорь Леночкин. — Че ж он раньше-то не написал — когда в колонии был? Боялся, змей, что шею свернут. А тенерь-то, на свободе, разговорился, к светлой жизни стал звать. А рань ше, поди, наоборот, лагерной романтикой завлекал? — Что было, то прошло,— стал защищать Никиту Перевозчикова Бурый.— Теперь он другой человек. На заводе, наверное, работает, в профсоюз вступил. Правда, я тоже знал одного. Он сначала призывал, призывал, а потом снова сел. Долго еще не улегалось возбуждение, вызванное статьей бывшего собрата по несчастью. Разговоры теперь шли не столько о судьбе Пере возчикова, сколько о жизни вообще. О том, к примеру, что в колониях встречаются люди, которые денно и нощно пишут жалобы, прошения о помиловании. Пишут во все инстанции. Когда же убеждаются, что ни жалобы, ни прошения не помогают, они решаются на последний шаг: обращаются в Президиум Верховного Совета СССР с требованием ли шить их гражданства. Дескать, знай наших: не милуете, найдем себе другую Родину, а вы потом пожалеете об этом. Им, естественно, отвеча ют, что просьба о лишении гражданства будет рассматриваться только после освобождения из мест заключения. — Придурки! — презрительно говорит о таких Интеллигент.— Ду мают напугать кого-то. У меня бы лично рука отсохла, если б я вдруг решился написать такое, хотя и живу всю жизнь на одной баланде. — И меня возьми,— неожиданно поддержал патриотическое настро ение Интеллигента Бурый.— Третий срок сижу, а скажи мне: езжай в Америку — не поеду! Ну что мне там делать? — после каждого сказан
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2