Сибирские огни, 1989, № 5

мигает мне огарок блокадным огоньком. Суббота — не суббота. Такой ли отдых мил! — окно как будто кто-то на полюс прорубил. Лед батарей не тает. Промерз бетонный дом. А радио вещает елейным голоском. Послушаешь — и ясно уже в который раз; все будет распрекрасно.. Когда не станет нас? Чудесны дни весны... Но — не до ликованья; упорно лезут сны плохого содержанья. Война. Бесхлебье. Дом, разбитый взрывом в клочья. И видится потом, как после многоточья: где берег был вдали, дорога и рябина, осталось полземли и неба — половина. Прошел, обрушил шквал — недаром сердце ныло! — полвремени в провал, в ничье... а чьим-то было! И ноет сердце вновь: опять из обороны ползти туда, где кровь, где чей-то бред и стоны? Пропавшее — ничье? Найду его по следу, надеясь на чутье, как в детстве — на победу. Возьму остатки звезд и склею повсеместно. Найду остатки гнезд, пропавшие безвестно. Чем жил, чем жить — найду, достану из провала хотя б вершинку ту, где тучка ночевала... Было: покончив с войной,, мир встрепенулся. Чьи-то вернулись домой. Твой — не вернулся. Так вот с тех пор и живешь. Радостно ль это? Пыльный портрет оботрешь глянет с портрета тот, кто тебе обещал нечто иное, чем вспоминать по ночам только былое. О, как слеза холодна. Время — жестоко. ...К счастью, не только одна ты одинока. 1981 г. О чем он там бормочет, встречая новый год, где Ящик влезть не хочет в расшатанный комод. Где ветром смерти вея, похоже по всему, отсчитывает время последний срок ему? Досрочное прощанье туманит взгляд его. От радиовещанья не надо ничего. И телепредставленье — веселье в новый год — не чудное мгновенье, которого он ждет. Умолк. Задвинул ящик. Бельишка узелок для странствий предстоящих всего-то выбрать смог. Присел на стул скрипучий. Часов услыьнал бой. Кому-то — к жизни лучшей. Ему уже — к иной. Взглянул. В окне всецветно мигает елок свет: там жизнь других — заметна. Его — почти что нет.