Сибирские огни, 1989, № 5

ся, помимо соображений гуманитарного толка, я просто трусил, хорошо понимая разницу нашего «социального положения», отлично представ­ ляя, что будет, если спустит Васильев на меня тех же «верных ребят», малют Скуратовых... Но и кинуться, зарыдав, на грудь благодетеля бы­ ло невозможно, все было предельно ясно, он просто меня покупал, как лошадь, как товар, как раба, в слезливо-слащавой обертке братания и любви заполучал очередную шестерку, говорить не о чем. Я и молчал, кивая, слушая, тоскуя, вяло и малодушно поддакивая; объявили нако­ нец построение, я встал: — Надо идти. — Сиди, подождут. Я заправлял куртку, затягивал ремень, умащивал поровней пи­ лотку. — Не дергайся... Ослабь ремешок, ослабь... Да сядь, я сказал.— Я сел.— Ну так как, скорешимся? Или за падло корешить с дедушкой?.. Чего сопли жуешь, а, журналист, отвечай, когда дедушка вопрос за- дает. . — Пойду я... Потом поговорим. Васильев брякнул по струнам, снова закурил, медленно, с расстанов- кой, со значением, словно давая последний шанс... I — Потом так потом,— сказал наконец.— Свободен... Кому про на- шу политбеседу вякнешь — убью.— Он неестественно захохотал, под- черкнуто басом, колыхаясь всем телом, видимо, и вот так, в смехе, давая понять, какой он большой, какой сильный, какой независимый.— А ведь аты недоумок, а, журналист, натуральный чурка, шутки не понял! Шучу Сведь я, заруби на носу, дедушка шутит!.. А может, и не шучу,— вдруг аоборвал он себя, процедил с ненавистью: — Сдуло отсюда, Меня и сдуло. о Потом что, потом ничего, как-то сгладилось, забылось, может, и не едо конца забылось, Васильев был со мной ласков, ровен и снисходи- втельно-ласков, что и мучило невнятным страхом, предчувствием, тоской. «Стороной обходили напасти, то уехал, то приехал, вроде командирован- Шого в родном дивизионе, да не откуда-нибудь, из окружной газеты, да ей сам ерепенился, давал понять, легкой добычей не буду. Да нет же, онет, ничего особо серьезного, никакого бунта — немного везения, немно­ го наглости, немного хитрости. В бытовке кидает кто-нибудь куртку, I, воротничок подшить, я не отнекиваюсь, молча убираю куртку с колен, сладу рядом, закончив свою подшивку, ухожу, куртка остается лежать, Ч1Ц0Т0М, второпях, без выяснения причин, вручается другому, или этотдру- у}'ой из моего призыва по своей воле берет и делает мою работу, отчасти 3!ьз сочувствия ко мне, отчасти из-за страха перед дедовским гневом, нап- 1еьавление которого предсказать невозможно. Заправка коек, стирка об- етгундирования, чистка сапог, блях, пуговиц — не заправлял, не стирал, (ыье чистил — не отказывал, но и не делал. А поскольку безропотных ис- рьолнителей хватало, со мной не связывались, маячил впереди дембель и Т(алетать из-за какого-то придурка, который шибко грамотного из себя :орчит,— себе дороже, да и руки все как-то не доходили, к тому же яс- б!о было, что безропотной экзекуции не получится, а устраивать побоище Вревато, стукачи кругом, дисбатом пахнет, а, ну его, себе дороже... (Важ- Я10 пояснить: дедовство в Армии идет на убыль. Сейчас, наверное, и вов- ме строго. Но и тогда, в середине семидесятых, гайки уже закручивали, тоудя по рассказам офицеров, судя по расказам тех же дедов, которые буересказывали рассказы своих дедов — раньше просто был мрак. Наше- ду призыву трудно, невозможно было поверить, что и над Кожедубом и таад Васильевым деды издевались, и ведь как издевались, нам и не манилось такого. А сейчас, сколько бы я ни расспрашивал ребят, отслу- сурсивших после меня, выясняется примерно такое: дедовство сохраняется рярлько в службе — поломойка, наряды, работа — ни издевательств, ни знаьижений, ничего этого, похоже, не стало. Хотя, конечно, все зависит от [ОвРДа войск, от командира, от призыва, от конкретных условий службы. У1ееа, я застал дедовство уже на излете,, шаьзатухании, когда держалось