Сибирские огни, 1989, № 5

хаемся, слезы утрем, сразу булки на деревьях повиснут, сразу рыба из речек попрыгает в сковородки, в отпуск полетим на Гаити, на выход­ ные — в Париж — а? Ну что ж, а я, к тому времени седовласый, бодрый и мудрый, буду, как ветеран, делиться воспоминаниями о службе в рядах Совармии, в тех самых как раз рядах, которые на днях сократили, в тех самых рядах, где вместе с передовой молодежью получал я моральную и физическую закалку, проходил школу гражданства и мужества, а также жизненные университеты, и в подтверждение этим самым университетам расскажу я внукам и правнукам один частный случай, разумеется, не характерный, один эпизод, разумеется, не типичный, одну историйку, не повлиявшую ни на один из региональных конфликтов, как раз между Чехословакией и Афганистаном дело было, когда армия дремала, от парада до парада. Но даже в театре ружье должно выстрелить, причем само, что ж гово­ рить про Армию, пусть и в дремотном состоянии, любая армия мира по­ стреливает из всех своих стволов с той же естественностью, с какой ребенок пукает во сне. А каждый выстрел чреват. Так вот, я как раз про выстрел, которого не было, про автоматную очередь, которой не было, про убийство, которого не было, про мужество и героизм, которых не было и подавно, я про то, чего не было и дай-то бог, чтоб не было ни­ когда. Я про новое мышление, про новейшее размышление о старом, как мир, завете: не убий. Вот и спешу выложить свою историю, чтоб через сотню лет не сбиться, не запутаться, не впасть, годы берут свое, мы по­ делим по-братски что куда, что кому, но это — мое, годы поживятся жи­ тейской какой-нибудь требухой, а уж эту кость я не выпущу, так и буду грызть и мусолить, напрочь обеззубев даже — из десен не выпущу. Только тогда, в середине семидесятых, и только там, в одном из подразделений войск противовоздушной обороны, сиял на позиции такой ослепительный, такой белый, такой искрящийся снег, пушистый, легкий, игольчатый, очень праздничный и лирический, больше похожий на цита­ ту из классика, нежели на физическую свою формулу, даже нежные хлопья сажи, вылетавшие из трубы близкой кочегарки и парящие на фоне торжественно-синего чистого неба, не могли опорочить девствен­ ной белизны снега, режущей мой солдатский зоркий и меткий глаз. Но может, резало мои глаза не только от снега, но и от полубессонной в карауле ночи, где два часа бодрствуешь, два часа спишь, два часа кара­ улишь, а на самом деле не бодрствуешь и не спишь, пребывая в каком- то плывуче-дремотном состоянии, окончательно просыпаясь только за полчаса до смены, околев от ночного мороза, и окончательно засыпая, ко­ гда орет над ухом счастливый товарищ: «Смена, подъем!» Но не только снег, не только недосыпание, но и общее довольство жизнью заставляло меня в тот день щуриться, словно кота на солнышке, и довольство это происходило от причин ближних и дальних, перечислить которые нет никакой возможности, но и полностью ими пренебречь нельзя без риска исказить общую картину мира и моего места в нем. Главное, конечно, первое и основное, ночь прошла без залета (обнаруженное нарушение и есть залет). Конечно, я заходил в кочегарку, конечно, я покуривал, грелся в кочегарке, оттаивая, блаженствуя, уплывая в сладчайшую дре­ му... вскидываясь, глядя ошалело на кочегара, на замызганное нутро кочегарки, усмиряя бухающее от страха сердце — вдруг звонили, вдруг проверка, вдруг еще какой ляд — я решительно поднимаюсь, выхожу вон, в ночь, в мороз, в звезды, в зазубренный пункт Устава, стыдливо шоркая валенками, чтоб скорей затереть угольную с подошв крошку, мысленно торопя мороз, чтоб скорей покрыл он слоем белесого инея ме­ таллические части автомата, отпотевшего в кочегарке... Главное, ночь прошла без залета, да и вообще — ночь прошла — дембель ближе... Ах, да стоит ли разматывать весь этот нехитрый клубок дум и чувствований рядового срочной службы, если в любом подразделении, независимо от рода войск, от вида вооружений, от дислокации и степени секретности и чего там еще, примерная механика службы схожа, слов­ но схожи те же, положим, шахматы, независимо, золотые они, дере- 24