Сибирские огни, 1989, № 5

казал, и в разговор лез, и с Гошенькой стал жену-покойницу вспоминать, отчего Гошенька будто взбодрился, будто погрузился, будто опечалился и резко встал, и твердым шагом отправился вон, на улицу, побыть од­ ному, пришлось выскакивать следом, мерзнуть на ветру, ежиться под взглядами прохожих... Хорошо, в общем-то, посидели, и Лялька потом как-то отмякла, разошлась, баскетболист в ее честь песню заказал, на что сказала она: «Опять картину гонишь, лучше б еше бухалова взял», — но видно было — довольна. А баскетболист вышел с нами, и такси поймал, и бутылку отдал Ляльке в сумочку, чтоб не разбить случайно, сбежать невозможно стало, пристегнуты. А у Ляльки он бутылку зана­ чил, только по стопке с Гошенькой и пригубил, хоп со стола — и в кар­ ман: — Баиньки,— говорит,— пора. Давай,— говорит,— через часок здесь, на кухне, встретимся — посидим. Я тебе свидание назначаю. Лялька как чувствовала: — Ложись,— говорит,— со мной. Это меня удивило, уж Лялька-то четкая девушка, спокойна за себя при любом раскладе. Значит, за меня беспокоится... — Нет,— говорю,— Гошенька тяжелый, вдруг ему плохо станет. — И хряка своего сюда забирай. Обещаю спать крепко. — Нет,— говорю, не желая делиться Гошенькой,— кто ж его знает, на какие подвиги потянет вдруг милого. — Ну, подруга, смотри...— сказала мудрая Лялька,— как бы этот ублюдок выступать не начал, говно натуральное, я его знаю. А я только плечами в ответ пожала, такой же центровой, не хуже, не лучше прочих. На том и расстались, и я закрылась в комнате, уверенная, баскетбо­ листа поутру уже и след простынет. Гошенька, герой, помучал меня, пьянехонький, помучал и сел, ноги свесил, на часы смотрит: «Свидание», — говорит. А я уснула. Проснулась, когда баскетболист меня лапать на­ чал, я сразу (видно, не такая уж это для меня неожиданность была) по­ няла, по дыханию, по рукам, по запаху, по тому, как слюну он сглаты­ вал, поняла, что это не Гошенька, но не очень-то напугалась, сразу все вспомнив: и кабак, и баскетболиста, и что говно, и свидание... Сразу все вспомнила и решила, что приговорили-таки они эту бутылку злосчаст­ ную, и Гошенька в туалете блюет, или на кухне уснул, поплакал и уснул, а этот дрын немереный губенку-то и раскатал, за приключениями подался. И я сразу дала отпор, попыталась сесть, чтоб тихо-мирно пояснить человеку, мол, ошибся он адресом. Лялька в другой комнате — была и такая мысль, что спьяну он комнаты перепутал. Но этот ублю­ док как-то очень всерьез обхватил меня, навалился, бормочет, слюнявит, руку вдруг заломил, мне даже смешно стало, вот так ведь, не успеешь объяснить, что почем, а тебя уже трахнут... И тут же ужас пронзил, да ведь и вправду трахнут — у Гошеньки, можно сказать, на глазах-^ да что же это такое! И только тогда я всерьез задергалась, затрепыхалась, поняв окончательно, добром эта ночь не кончится, придется звать Го­ шеньку, Ляльку, будет крик, драка, все поколотят, порушат (господи, что за дура, и ведь всерьез была озабочена сохранностью мебели, толь­ ко этого и боялась, уверенная, плохого не случится, и непонятная эта уверенность не давала прибегнуть к последнему средству, к крику). А еше я думала, Гошенька сам должен почувствовать неладное, почувст­ вовать сердцем и прийти на помощь. А потом, когда не позвала сразу, уже неловко стало звать, самой все хотелось уладить, без шума, без скандала, чтоб не знать, почему не бежит с ножом в руке Гошенька. И в глубине души все-таки теплилась надежда, будто все это дурацкая шутка, и Гошенька с Лялькой даже и знают про это, только они дове- рились, не подумав, что может все обернуться всерьез, а эта верста ко- ” ломенская тоже случайно разохотился, бывает... И они сейчас вдруг вой- дут, и Лялька и Гошенька, мы вместе все похохочем, а я заплачу, они ^ бросятся утешать, успокаивать, я, конечно, прощу, кто жена дураков"* обиж:а'ется... И такие вот наивные'мысли на мгновение меня расслабили,