Сибирские огни, 1989, № 5

вуют, что фашизм им уже не опасен. Тогда они от нас отшатнутся и займут по отноше­ нию нас прежнюю враждебную позицию. Меня злит газетная аллилуйщина; неуже­ ли наши «передовики» не понимают всей серьезности момента? Разводят какую-то маниловщину и глупое бахвальство. Народ это лучше понял и насмешливо усмехается на выкрики неуравновешенных «орателей» вроде: «Мы покажем этим горе-воякам!» и т. д.» Наверно, можно, да и нужно, отнестись к социологическим концепциям автора по-раз­ ному: не так уж просты взаимосвязи в триаде государство —- личность — народ. Но вот что меня потрясло по-настоящему: ведь, основываясь на этих концепциях, ве­ теринарный врач из казахстанской глубинки дает абсолютно точный общий прогноз бу­ дущих событий: затяжная и кровавая вой­ на, наша конечная победа, расширение со­ циалистического лагеря... Он исчисляет да­ же позиции Соединенных Штатов, кото­ рые вступят в войну только через пять ме­ сяцев, а пока довольно строго выдерживают нейтралитет. Что это — случайное совпадение? Гени­ альное прозрение? Скорее — трезвость ума, не отравленного «аллилуйщиной». Спустя полтора года, 12 ноября 1942-го, Порфирий вновь возвращается к излюблен­ ной теме «человек и общество»: «...Злые силы будут сокрушены, человек победит зверя, муть снова осядет на дно на многие, многие годы, — а может быть, на­ всегда? По-моему, единственное спасение от ужасов современных бесчеловечных войн — в жизни коллективами, когда духовное развитие человека будет проходить под контролем коллектива, и дурные инстинкты, наследие наших четвероногих предков, бу­ дут подавлены обществом, а человеческие качества будут всемерно развиваться. Мы положили начало этому, и если что- то вышло коряво, так это потому, что слишком мало еще людей идейных, созна­ тельных и способных, которые могли бы влиять на массы в лучшую сторону, а вер­ хушка оторвалась от масс, увлекшись «тай­ нами», и получилось — ни рыба, ни мясо». Он и впрямь был чужд доктринерства, Порфирий Шумилов, и не склонен был сле­ по следовать никаким авторитетам. Его дог­ маты веры взросли на ниве гуманизма, но не на почве политики. Характерный штрих — вернее, клякса: весь последний абзац письма густо залит и затушеван фиолетовыми чернилами. Это сделал Ильин, который и здесь не смог пе­ ресилить давней привычки — хранить все письма. Хотя говорить о верхушке, которая чрезмерно увлеклась «тайнами», было смертельно опасно: думаю, понятно, о ка­ ких «тайнах» шла речь? Я смог прочитать испорченный текст только с помощью друзей-криминалистов. БЕСЕДУЮ С ПЕРСОНАЖАМИ Документы документами, но неужто не осталось людей, помнящих Ильина? Днев­ ники доведены до 1950 года, и четыре деся­ тилетия, прошедшие с тех пор, не такой уж большой срок. Отыскать же его близких просто необходимо: есть вопросы, на кото­ рые бумаги ответа не дают — сказывается то ли неполнота архива, то ли чисто чело­ веческие недоговоренности. Сын Евгений погиб, это ясно. Валериана, как я считал тогда, и в чем убежден был Дмитрий Иннокентьевич, тоже нет в живых. Вячеслав — 1907 года рождения, дожил ли? У дочери, Тамары, другая фамилия, ко­ торой я не знаю, да и живет она, скорее всего, не в Томске. Остается сноха Маруся и уж почти наверняка ее сын Славочка. Впрочем, Славочкой он был сорок лет назад. Сейчас он...— и тут я обнаруживаю, что не знаю полного имени любимого внука моего героя. Вячеслав — в честь дядьки? Станислав? Ростислав? Ладно, это мы еще уточним. Итак, дано: ? Евгеньевич Ильин, родился весной тридцать седьмого в Том­ ске. Исходных данных достаточно. Делаю запрос в УВД Томской области; заодно про­ шу дать координаты его матери, Марии Ва­ сильевны Ильиной, родившейся примерно в 1905—1915 годах. Ответ чрезвычайно оперативен. Ильи­ ной — и так далее — в городе не значится. Зато Ильин Владислав Евгеньевич, рожде­ ния 26 апреля 1937 года, живет по такому, то адресу... Открывает пожилая женщина. «Нет, Вла­ дислава Евгеньевича нет дома. Ушел в ки­ но. Сеанс? А вот как раз сейчас и начина­ ется, в восемь часов. А вы по какому делу, если не секрет? Что передать?» Объясняю свое дело. — А не могла бы я чем-то помочь? Дмит­ рий Иннокентьевич ведь был моим свекром. — Так вы — Мария Васильевна? Сидим за столом, рассматриваем немного­ численные старые снимки. У меня ощуще­ ние какой-то недостаточной реальности про­ исходящего: как будто беседую с книжной героиней, давно и хорошо знакомой. Я ведь столько прочитал о Марии Васильевне в дневниках Ильина, что и образ ее создался, а тут — живой человек... Не очень уютное, скажу вам, ощущение. Фотография Евгения. Действительно, кра­ сивый был парень: лицо резко очерченное, волевое, а глаза умные и невеселые. Он в военной форме, в петлицах — три кубаря; старший лейтенант, по-нынешнему. Семей­ ный снимок, последний, когда все оказались в сборе — родители и четверо детей; прямо на лицевой стороне пометка чернилами: 15.11.37 г. Карточка Дмитрия Иннокентье­ вича— любительская, но какая-то очень со смыслом. Он сидит за столом, перед ним раскрытая книга, отодвинутая на расстоя­ ние вытянутой руки,— дальнозоркость; а фон снимка делит все пространство позади Ильина строго на две части, черную и бе­ лую. Вглядываюсь в лицо старика. Это первый его портрет, который я вижу; до того даже личные документы попадались сплошь без карточек — как будто кто-то специально изъял все его изображения. Зато сейчас передо мною по-настоящему выразительный снимок. Волосы зачесаны назад; бородка, усы. Очень худ. Высокий лоб. Твердо сжа­ тые губы. Косоворотка. Словом, облик ум­ ного мастерового. — Он был невысокий? — Да, небольшого роста.