Сибирские огни, 1989, № 5

он обрушился и на меня, и, главным обра­ зом, на Ленина: должно быть, попал под влияние с.-р. (эсеров.—-Авт.), так как с.-ры тогда говорили тем же языком. Получил ли он от меня ответ, не знаю, но я от него больше писем не получал и адреса не имел. КАК РОЖДАЕТСЯ ИСТИНА О чем и как они писали друг другу в семнадцатом, восемнадцатом и девятнадца­ том, лучше всего расскажут сами письма. Пять из них я выбрал в общей массе теку­ щей переписки: они наиболее полно переда­ ют социальные и нравственные искания эпо­ хи. Все пять писем адресованы Ильину; его ответы на них нам неведомы. Но здесь — тот редкий случай, когда мы можем во всей полноте ощутить образ человека, так и не появляющегося на сцене. Эффект присутст­ вия создают люди, говорящие с ним, и хо­ тя его собственных слов не слышно, смысл их предельно ясен. Хочу заранее предостеречь читателя от скороспелых выводов: шокирующие фразы, в которых фигурируют непривычно звуча­ щие ныне святые понятия —■партия, боль­ шевизм, Ленин, пролетариат, в те времена воспринимались не так, как сейчас, и уж во всяком случае не выходили за рамки воз­ можной полемики. Как ни крути, а партия была — одна из многих, Ленин — один из целого ряда руководителей Советской Рос­ сии. Вспомним также, что живой Владимир Ильич Ульянов, тот, что еще «конфетной не был красотой оболган», вовсе не склонен был излишне деликатничать в политических дискуссиях; разумеется, оппоненты отвеча­ ли тем же. То была норма поведения рас­ торможенного революционного времени. Ильину пишут не политические противни­ ки, но люди, честно ищущие свой путь и свое место в новой России. И Евгений Пу­ гачев, и Порфирий Шумилов исповедовали достаточно левые убеждения, оба были причастны к событиям первой революции, восторженно приняли свержение монархии. Пн к какой политической партии ни тот, ни другой не принадлежали, более того — к партийной борьбе относились свысока. Тог­ да еще в умах оставалось место для восхи­ тительной иллюзии насчет всеобщего сча­ стья в утопически свободной и демократиче­ ской России, граждане которой слились бы воедино' на почве свободы, равенства и братства. Шумилов — Ильину: «Канск, 10 марта 1917 года. Митя! Диодор! Дорогие друзья! Гражда­ не новой Свободной России! Привет вам! Сегодня у нас — да и везде — был парад войскам. Два полка с красными знаменами и пением «Марсельезы» проходили, после панихиды по жертвам революции и молеб­ на, церемониальным маршем по городу — вот зрелище, которого во всю остальную жизнь не забудешь! Боже мой! Не верится даже; кажется, что это не факт сегодняш­ него дня, а светлый сон. Голова кружится, и не живешь, а летишь на крыльях ввысь, в даль безграничную, светлую. Не могу больше писать. Жмем вам всем руки и целуем — Хри­ стос воскресе! Друг друга обымем, братие! Ваши Порфирий, Александра и Анатолий. Тосик поет; «Вставай, поднимайся, рабо­ чий народ!» Это — пора эйфории. Следующее письмо относится к первой половине 1918 года. В Сибири пока еще — власть Советов. Шумилов — Ильину: «Здравствуй, дружище! Нарушил-таки я твой обет молчания. Воспользуюсь случаем покалякать с тобой по-стариковски кой о чем. Скажу тебе, что письмо твое меня разо­ чаровало: мелко же ты, друже, плаваешь! Я не ожидал от того Мити, какого я знаю, такой узости, такой нетерпимости самого заурядного большевика, какими хоть пруд пруди. Я знал Митю прямодушного, спра­ ведливого, глядящего на веши своими соб­ ственными глазами. Подменили моего Ми­ тю, заела его партийность, кружковщина, нет того Мити, который никогда не стал бы расценивать человеческие поступки с пао- тийной точки зрения, не стал бы презирать одного товарища — Диодора — за то, что он не большевик и даже — о, ужас! — во­ дит компанию с кадетом, хотя бы этот то­ варищ никакой подлости с общечеловечес­ кой точки зрения не сделал, и восторгаться другим — Пуртовым — за то только, что он стал большевиком или даже кем-то там левее, хотя этот господин занимался когда- то ростовщичеством, а может, и теперь за­ нимается. Может быть, Пуртов переменился и морально, и пожертвовал так некрасиво нажитые деньги на какое-нибудь народное дело? А если нет, то мне не понятно твое восхищение: ведь такие господа — имя им легион — пачкают всякую идею, к которой они прикасаются». Тут в письме утерян один лист. Восполь­ зуюсь перерывом, чтобы сказать: подчерки­ вания в тексте сделаны автором письма. «...Неустойчивому характеру. Ты даже го­ ворить своими словами разучился, и обо всех инакомыслящих выражаешься готовы­ ми фразами, избитыми и затасканными, из «Правды» и других ваших органов, теря­ ешь свою индивидуальность, а я путем по­ стоянной умственной работы постепенно —. очень медленно, к сожалению,— очищаюсь от моей раздвоенности, духовной рыхлости. Ты вот, с головой ушедший в «углубление» революции, совсем не так истолковал верно подмеченные тобой в моем письме грустные нотки, приписав их моему отчаянию, ме­ щанско-обывательской усталости, а если бы ты читал его не через партийные очки, то ты бы разглядел в нем не старческую уста­ лость, а вполне естественную скорбь за наш измученный несчастный народ, который замордовали, затормошили партии, и не да­ ют ему ни отдыху, ни сроку, проделывая над ним всевозможные эксперименты — от милюковско-дарданелльского до ленинско- пролетарско - революционного включитель­ но, а для меня родина — не звук, пустой, и я не стыжусь любить ее и не боюсь полу­ чить за это ярлык «социал-патриота» — ибо всякими ярлыками пренебрегаю, и для меня одинаково больно, кто бы ни мучил ее, не­ счастную: Милюков ли, Керенский или Ле­ нин. Каждый из них прикрывается именем народа, служа лишь своей партии. Я ненавижу насильников всякого ранга, будь то царь в порфире или пролетарий в лохмотьях. Ты вопрошаешь: как осущест