Сибирские огни, 1989, № 5

ла скроена скорее по чертежам абсолютной феодальной монархии. Вот откуда, кстати, такая любовь Сталина к образу Грозного. От коммунизма долгие годы оставалась только идея. Но идея коммунизма — это не дух, нося­ щийся над водами, и уже не призрак, ко­ торый бродит по континентам. Это науч­ ный факт, и в том ее сила. Если мы чего-то достигли, если свершили несмотря ни на что великие дела, то — благодаря ей. Она пре­ красна неумолимостью строгой логики. Однако игры с идеями так же небез­ обидны, как игры с оружием. Динамит — замечательное строительное средство, гау­ бица — великолепный регулятор снежных лавин, ракета — метеорологический прибор, .—но в этих качествах мы их почти не зна­ ем. И очень важно — в каких руках идея. Не раз и не десять приходилось встречать в нашей печати выражение: «фашистский полпотовский режим». Не знаю, чего больше в таком сочетании слов: наивности? недо­ мыслия? политического цинизма? Говорить о фашизме Пол Пота может либо человек, ни­ чего не знающий и не желающий знать, ли­ бо фальсификатор. Марксистский анализ дает совсем другой диагноз. До непереноси­ мости горько, стыдно, даже невозможно об этом говорить, но говорить надо: людоед­ ский режим Пол Пота был — коммунистиче­ ским. Одна тонкость, старательно не заме­ чаемая нашей печатью: левая фразеология в Кампучии щедро обогащалась творческим наследием И. В. Сталина, а идеолог режи­ ма Иенг Сари был большим знатоком и ис­ следователем этого наследия, и даже за­ щитил по данной теме докторскую диссер­ тацию в Сорбонне. На столь впечатляющем фоне как-то теряется даже приветствие, по­ сланное в 1976 году Л. И. Брежневым съез­ ду полпотовской партии... Одно из двух, третьего не дано: либо, от­ казывая Пол Поту в коммунизме, мы долж­ ны сделать то же самое по отношению к Сталину, либо следует признавать того и другого коммунистами, применявшими со­ вершенно неприемлемые методы,-—то есть преступниками не только перед своими наро­ дами, но и перед великой Марксовой идеей. Об опасности вырождения социализма в па­ лочную, казарменную систему предупреж­ дал еще Маркс, с левизною яростно борол­ ся Ленин. Жизнь уже не раз показала, что опасения были не беспочвенны, борьба — нужна. Отношение же к личности Сталина еще долго будет в нашем обществе индикато­ ром политической культуры людей. Как бы ни был человек с детства ослеплен величи­ ем вождя, как ни верил бы в необычайные качества живого бога, надо, видимо, уметь очень сильно ограничивать мыслительные процессы, чтобы пронести и веру, и ослепле­ ние через десятки лет, через неприглядную правду убийственных фактов. Недавно из писательской среды, оскорб­ ленной, должно быть, успехом «Детей Ар­ бата», донеслось до широких масс новое раздумье-предупреждение: фигура Сталина, дескать, до того сложна, что передать ее средствами литературы мог бы разве Шекс­ пир, ну, а поскольку среди нас таковых не числится, то не стоит и браться... Ход рассуждений сам по себе замечатель­ ный: сперва докажи, что ты — не меньше Шекспира, получи, где положено, лицен­ зию, а потом уж берись за ваяние образа. Интересно: неужто ж и самого Шекспира в свое время упрекали за несоразмерность автора с героями: кто Генрих?! а ты — кто такой? Масштабность Сталина — прежде всего в огромности карательного аппарата, услуга­ ми которого генсек пользовался бесконт­ рольно и беспринципно. Шекспировские ре­ минисценции здесь, пожалуй, тоже умест­ ны: все, к чему ни прикасался этот человек, обращалось в прах, в грязь, в кровь, в зло­ вещую трагикомедию. Макбет? Ричард? Полоний? Яго? Всего понемножку. МЛАДШИЙ СЫН Дмитрий Иннокентьевич вовсе не склонен был винить в своих несчастиях первого че­ ловека в государстве. Как и огромное боль­ шинство людей своего времени, он объяс­ нял происходящие в стране репрессии про­ исками врагов, в конце концов разоблачен­ ных и по справедливости уничтоженных. При этом предполагалось, что враги про­ никли прежде всего в верхушку партийно­ государственного аппарата. О Сталине в рукописях Ильина содержит­ ся всего три упоминания. Два вовсе нейт­ ральны, а в третьем Дмитрий Иннокентье­ вич признает диалектичность мышления и политическую прозорливость вождя, хотя —. «всего не знает и сам Сталин». Есть еще косвенное свидетельство неодобрения, про­ диктованного, быть может, сиюминутным раздражением, а может, и убежденностью: «21 января 1940 г. Шестнадцать лет уже прошло, как не стало Ленина. Живем мы еще весьма плохо... Было бы-так, если бы был жив Ленин? Нет! Ленин был очень чут­ кий и гибкий». В сороковом году Ленина могли сравни­ вать только с одним человеком, и само упо­ минание в таком контексте положительных качеств Ленина подразумевало нечуткость и негибкость — Сталина. Негусто. Но ничего больше ожидать и не приходится. В те времена и за такое срав­ нение старика могли упечь лет на пять, как минимум. Да и компрометирующих зна­ комств, наверно, у Ильина было немало: по революционной борьбе, по партийной рабо­ те двадцатых годов. Вениамин Давидович Вегман, Федор Григорьевич Чучин, Алек­ сандр Васильевич Шотман — старые боль­ шевики, ленинцы, фигуры в советское время немалые,— всех их Ильин знал. А сколько рядовых партийцев, близких ему, ушло «по линии НКВД»? Нигде ни единым словом Ильин об этом не упоминает. А может, его дневники двадцатых — начала тридцатых потому и не сохранились, что в них было слишком много нежелательных имен. Разумеется, старый революционер многое понимал. Еще больше — не мог понять, как ни пытался. Остается лишь догадываться о мыслях, которые он не решился поверить даже бумаге. Но что он мог сделать? Жизнь его не выбила из колеи — вбила в колею. А ведь он должен был чувствовать тре­ вожные признаки надвигающихся событий