Сибирские огни, 1989, № 5

вора-уговора, вместо откровений-излияний напевает и напевает, вро­ де жутко набрался и не отдает отчета, вроде меломан и талант и вот так, запрятанная, прорвалась вдруг душа, и поет душа битлов, наизусть концертами шпарит, и «Монастырская дорога», и «Дурак на холме», и ранние вещи, и телка млеет, это тебе не Кобзон и не Лещенко, даже не Пугачева, это душа поет, и сердце поет, и печенка с селезенкой тоже поют-напевают, и остальные органы тоже, и пока вот так самозабвенно и истово он изображает ансамбль, инструменты и публику, и магнито­ фон, и всех действующих в песнях людей, зверей, и свое ко всему этому отношение трепетное, пока он в трансе и музыкальном экстазе, его под­ нимают, уводят, выводят, напяливают, прислоняют, запихивают, вытас­ кивают, заносят, укладывают, раздевают, насилуют, и очень Гошеньке все это удивительно, оказаться в итоге голым и изнасилованным, ведь просто он напевал, просто он от битлов своих дуреет и тащится, и ни о чем таком не гадал и не думал... Я застала еще, успела, все эти пленки, сотни пленок, катушечный магнитофон, аккуратность, тщание, каталог, список, на коробке назва­ ние концерта, названия песен, на русском и на английском, нумерация, примечания, где исполнялось, когда, на обороте наклеен очередной пор­ трет битлов. Видела и заветную тетрадочку, случайно в руки попалась, не для посторонних глаз тетрадочка, в ней тексты песен копились, опять же на русском, на английском, плюс русская транскрипция, для вернос­ ти, как в пятом классе. Пленки он продал последними, сначала книги ушли, потом обстановка, потом золотишко жены-покойницы, потом уже и магнитофонная коллекция, оптом, вместе с магнитофоном, вырезками, статьями, портретами, каталогом. Потом стал продавать квадратные метры, кроме которых ничего в квартире и не осталось, сначала сдавал внаем ребятам с юга, а сам подженился или вступил в гражданский брак, или находился на содержании, как угодно, потом, когда из теп­ лого гнездышка поперли (он и не держался, пообтрепалось гнездышко), поменял Гошенька квартиру на меньшую, с плевой выгодой поменял — и остановился — папенька, отчаявшись, не шутейно пообещал устроить сыночка в лечебно-трудовой профилакторий, на годик-другой, провет­ риться, в себя прийти, из квартиры выписать, из города изгнать, дип­ лома лишить, чтоб и духу здесь не было. Гошенька струхнул и женился со штампом. Говорят, даже на могилку съездил, оградку поправить, да­ же на работу хотел устроиться...— врут, наверное, про работу уж точно врут. Хотя, кто ж его знает. Гошенька с папенькой всегда понимали друг друга. Папенька для Гошеньки все что угодно, а Гошеньке много чего угодно, все-то он принимал с благодарностью, однако и обличал. Была у папеньки какая-то хитрая должность на идеологическом фронте, хлеб с маслом имел он, почти не завися от политической погоды. Поэтому Гошенька, выросший в обкомовском, с милиционером во дворе и вахте­ ром в подъезде, доме, проходил в компании как левый, как правдолюбец и обличитель, как глубоко несчастный и внутренне изломанный чело­ век, вынужденный жить и пользоваться, хорошо понимая, отлично видя истинную всему цену, как человек, который из домашнего обихода мо­ жет привести такие факты, такие доказательства, что — тушите свет! — зачем революцию делали. И вот такое гражданское, можно даже сказать, политическое стра­ дание чудесным каким-то образом совмещалось с житейским, сердеч­ ным, семейным, бытовым, служебным, и одно подпирало другое, и одно другое облагораживало, и Гошенька уже оказывался с предками в кон- те не потому, что пьет и тунеядствует, а потому, что конфликт поколе­ ний, мировоззрений и прочее, он правильный и страдает, а они мещане и изменили идеалам. Однако и тут он как-то так умудрился все утрясти и устроить, что волки с овцами поперепутались, дочка жила у дедов, Гошенька и сам к ним по праздникам, чистый и малопьющий, про работу что-то складное врал, про личную жизнь, про то, что кругом палки в колеса вставляют, доверчивостью его пользуются, и, нет-нет, не надо меры принимать, сам,