Сибирские огни, 1989, № 5

ханьем по ночным улицам, снова выпивкой, потом еще, уже таксистов потрошили, и душевными разговорами, и счастьем обогнувшего всех их несчастья, и под утро уже угарной близостью со своими женами, на- смотревшись-то на чужих. Меня Гошенька сдернул почти перед рассветом, меня он врасплох не застал, примерно про то и знали мы с Лялькой, приехали к ней, Го­ шенька был еле жив, еле угомонился, я не пошла на работу. Лялька ме­ ня отмазала, была у нас верная насчет больничного заточка, берегли всегда на крайний случай, вроде такого, с Гошенькой. А сам Гошенька тогда еще работал, правда, из редакторов пере­ вели его в корректоры, на несколько месяцев, что ли, в наказание, за что надо было благодарить судьбу и человечное начальство, которое только тем и занималось, что входило в Гошенькино положение, входило, вхо­ дило и, войдя, беспомощно озиралось, не зная, как выйти из этого са­ мого положения, как выйти, как выбраться, выпутаться, хотя бы для то­ го, чтобы снова в него войти, потому что положение выглядело уж, очень угрожающе и никак не хотело меняться к лучшему...— уволили Гошеньку. Чему Гошенька вдруг оказался несказанно рад, не понимая, как же так умудрился он лопухнуться, развел бодягу на трудовом фронте, бегал-прыгал, врал, изголялся, дрожал за паршивенькое свое место — тоже мне, нашли дурака! И потом, правда, были еще попытки, по инерции, что ли: в школе для слепых поработал, папенька помог устроиться, жутко блатное мес то, жутко денежное, но там его скоренько съели, несмотря на папеньку коллектив там сплоченный. И в ПТУ замполитом трудился, дружок-ди ректор взял к себе, в школе в одном ансамбле играли, вместе поста вили это бедное ПТУ на уши и дали деру, хорошо, без суда обошлось А потом уже только врал, одна осталась работа, одна забота, цель смысл и средство: живу, как хочу, а как, спрашивается, хочу, а никак не хочу, так и живу, как живется. Это же сказка, как носился Гошенька со своим вдовством. Празд­ ник, который всегда с тобой. Это его стихия, тут равных нет. Гошенька перемещался из дома в дом, из ресторана в ресторан, из застолья в зас­ толье, щедро давая возможность каждому хорошему человеку вдоволь проявить свою хорошесть и человечность, чуть ли не гонки устраивал, кто человечней, предлагая слезу вместо приза. Но компанию он не пор­ тил, наоборот, любую Гошенька компанию украшал: прост, улыбчив, смешлив, говорлив, тонок, ловок, да и пил в меру. И все это вопреки об­ щему (не без досады) ожиданию хандры, подавленности, неловкости, такое горе, сказать нечего, молчать не о чем... «А что, мужики, приуны­ ли ,— говорит вдруг смышленый Гошенька,— чего закисли, водка вы­ сохнет». И так он это просто и хорошо скажет, с такой искренней теп­ лотой и расположением к людям, что сразу все растают и умилятся, и хохотнут, и встрепенутся, и правда, братцы-кролики, живому живое, все там будем, и еще что-нибудь скажут, и сдвинут, и опрокинут, и благо­ дарно на Гошеньку глянут, сильный парень, и полюбят Гошеньку на­ всегда. А Гошеньке зачем навсегда, ему на сегодня желательно, на сейчас, неужели никто на сей час не полюбит, не может такого быть, уж непре­ менно кто-нибудь попристальней глянет, быстро и отвернувшись, ус­ мехнувшись в ответ на усмешку, и еще раз случайно задержится взгляд, и все такое, все такое, и Гошенька дважды просить себя не заставит, подсядет (сам), нальет (сам), закусит (сам — не графья, чай...), что- нибудь скажет, что-нибудь игривое и душевное, для хохмы, разгона и праздника, что-нибудь тонкое и, конечно, не без иронии: «Ну что, мать, бери бутылку и поехали». И получит в ответ не менее остроумное, вро­ де бессмертного: «скорый какой», или то же самое, но в исполнении по новейшей моде: «губенку-то раскатал», или распахнутость и откровен­ ность: «знаешь, я уж по горло сыта, так эти рожи надоели, так все противно», или... Но Гошенька не слушает уже, он свое дело сделал, дальше уже не его забота, он рез^Ь^ьянеет и напевает, вместо разго