Сибирские огни, 1989, № 5

Мужики, чьи статьи подпадали под амнистию, с нетерпением теперь ждали комиссию, которая должна решить их судьбу. Из бригады погрузки свобода улыбалась троим: Ваське-Лому, Тавке и Игорю Леночкину. Тавке верилось и не верилось. Больше половины срока он уже отбыл. Нарушений у него нет. Было, правда, одно — сняли. Но все может слу­ читься. А свобода уже входила в Тавку, окрыляла его. «Ольга, наверное, тоже прочла Указ. Ждет, поди, не дождется»,— думал он, представляя, как она его встретит. Вечером Старцева вызвал начальник отряда. «Зачем? — испугался он.— Неужели не отпустят?» Но Маманин встретил Тавку с улыбкой: значит, все хорошо. — Поздравляю! — пожал он ему руку.— Я рад за тебя,— в первый )аз обратился Маманин к Тавке на «ты».— Скоро будешь на свободе. <уда поедешь — к дядьке или к матери? — Отрядный умышленно не спросил об Ольге. — К Ольге,— ответил Тавка.— Ждет. — Ну что ж, желаю всего доброго. Не поминай лихом. Такова наша служба,— будто извиняясь за свою профессию, еще раз пожал Маманин Тавке руку. — А вот это не получится,— сказал Тавка.— Не поминать лихом — это значит вспоминать с радостью. А тюрьму разве с радостью вспоми­ нают. Лихо — оно и есть лихо. ГЛАВА 39 Баня в колонии срублена на века. Хорошая баня — что и говорить. Не каждый сибиряк или северянин может похвастаться, что мылся в такой. Уж если что и нравится осужденным в колонии, так это она — теплая, высокая, сосновая. А в ее парилке, как в сизом омуте. Бултых в него с головой — и поплыл, парком обдаваемый со всех сторон. Благо- датище! Малина бьет себя березовым веником и блаженно ахает: «Ах! Ах!» Тельце у него махонькое, как у кЬмара. И ребра выпирают наружу. Ка­ жется, проведи по ним рукой сверху вниз — и они зазвучат, как орган в Домском соборе. Но самой интересной достопримечательностью в кон­ струкции Малины являются его ягодицы, похожие на два детских ку­ лачка. На правой татуировка — кочегар, бросающий уголь в топку. Когда Малина двигается, то кочегар тоже начинает двигаться и шуро­ вать лопатой. И тогда уголь летит прумо в топку — меж ягодиц Малины. Почти три года Тавка ходит с Малиной в баню и все время не может оторвать глаз от его зада. — Малина! Пожалей мужика,— кричит Тавка.— Он у тебя взмок от работы! Малина тянет голову за плечо, пытаясь увидеть своего кочегара, и и говорит, улыбаясь: — Ниче, он у меня привычный! А сам думает: «Хорошо Тавке — на свободу уходит. А мне еще па­ риться и париться. Эх, жизнь блатная! Ни счастья в ней, ни радости. Живешь, как волк, вздрагивая — нет ли сзади опасности». Тут же парятся Интеллигент, Фонарь, дневальный. У Интеллигента кожа бронзовая, словно он только что приехал с юга. На спине наколка: «Не забуду мать родную». А ниже — могила, крест, на котором распят Иисус Христос. Христос похож на Интеллигента. Такой же стройный и жилистый. И лица у них — как две капли воды. Художник, делавший на­ колку, наверно, шутником был и умницей. Бо всяком случае, Христос на спине — как образ судьбы самого Интеллигента, распятого непутевой жизнью. Амнистия больно ударила по Интеллигенту. Почти треть всех осужденных уходит на свободу, а он остается. И Тавка, его душевный кореш, покидает Интеллигента. — Ты пиши,— просит он Тавку.— Не забывай меня.