Сибирские огни, 1989, № 5

нок, пиво на потенцию, говорят, влияет. В Чехословакии, говорят, сов­ сем мужчин не осталось, и все из-за пива». Разве же это ожидаемый скандал, это ж трель соловьиная, и Гошенька отличную получал воз­ можность для доказательства своей боеспособности и одновременного примирения. А через неделю одноклассник приходил с той же канист­ рой, и у Гошеньки всегда мелькало, да когда ж, мол, успел он ее заб­ рать, даже спрашивал о том у жены, на что звучало в ответ нечто нев­ разумительное, и надо было глотать, боясь встречных вопросов. Потом он проснулся вдруг раньше обычного, по нужде проснулся, обычно терпел до последнего, спал и спал, а тут проснулся, услышал, встал посмотреть, ну вот. Яростен был Гошенька ужасно, как-то разом вдруг прояснилось все, вспыхнуло и замкнулось, одноклассник получил по морде, Гошенька тоже, жена само собой, вылили в пиво одеколон, чтоб забрало как надо, пили и плакали. Гошенька увозил жену на край света, к ее родителям, возвращался и пил пиво теперь уж легально с прицепом, что значит с водкой, с одноклассником, боролся со сном, до­ казывая, что свалить его, бугая, и пытаться не стоит, он не какой-ни­ будь там чех или словак, и пилил на последнем ночном транспорте че­ рез весь город к законсервированной крысе, как именуются в нашей сре­ де бывшие н навсегда верные любимые, и там доказывал то же самое. А жена тем временем возвратилась с края света, жила у одноклассника, о чем умный и проницательный Гошенька догадался, когда стал тот, пьяненький, подбирать втихаря кой-какие вещички жены, будто на па­ мять, будто выслать, будто продать и пропить... Но Гошеньку на мякине не проведешь, горой встал, выкуп потребовал... И вся эта свистопляска тянулась полгода и больше, Гошенька носа не казал, пару раз объявлялся, денег занять. Один раз чистенький и пе­ чальный, чай пил, вздыхал, вроде на самолет, для встречи и разговора, от которого жизнь, мол, зависит, и как-то неясно висело в воздухе — и моя, мол, жизнь тоже... И другой раз посреди ночи, взъерошенный, сытый, деловой, наглый, чуть ли не в приказном тоне, наскоком, нахрапом, полсотни, кольцо вы­ купить, иначе кранты, до завтра, не вздумай отказать, кольцо как па­ мять дорого, хоть в петлю, покупатель завтра приезжает, все долги зав­ тра же возвращаю, ну, как друга прошу!.. Наврал, разумеется; наврал, через две минуты все стало ясно, когда ни денег, ни Гошеньки, ни такси под окном, в котором курил кто-то, господи, что за дурь несусветная, не хватило в кабаке рассчитаться, только и делов-то, а туда же, кольцо сочинил, дружбу приплел... Вот тогда, утром, за завтраком, мама и обозвала Гошеньку, надо же, до завтрака дотерпела, этак невинно полюбопытствовала, кто ж это ночью в приличный дом ломится, неужели Гошенька, кошмар, так на него не похоже — и все такое, и с таким выражением, словно Гошенька — не прошло и полгода — в соседней комнате спит, потому что — «сложные отношения» (эта формула пришла на смену другой — «вещи своими именами»), я сразу напряглась, я мамочку знаю, а эту тему мы давно обговорили, обревели, обшутили, обкричали, обмолчали, короче, обмочалили — большущий замок повесили, но вот же — снова да ладом — я положила ложку, поставила чашку, со стуком поставила, давая по­ нять, к бою готова, мамочка напугалась, мамочка не боец, но все-таки сказанула, она этот текст, видно, всю ночь репетировала (и не одну, может, ночь), подглазья черные (с ее-то сердцем), но одно дело гадать да загадывать, и совсем другое — выступать — тут мамочка не горазда, но все равно пришлось упредить, для ее же пользы: «Выступать начи­ наешь»,— сказала я, постаравшись сказать грозно, ласково и зловеще, мамочка и примолкла, не начав, прошептав только прыгающими губа­ ми; «Хлебоед он, и весь сказ, хлебоед настоящий»,— и хотя ничего на первый взгляд особо обидного не было в этом слове, все-таки восклик­ нула я в сердцах; «Мама! Ну мама! Ну я прошу тебя!» — и мы очень славно поплакали, потом снова завтракали, и мама вдруг про отца при­ нялась рассказывать. А про хлебоеда я спросила у Ляльки, та оказа-