Сибирские огни, 1989, № 4

— Он 40 , колыбельную пришел нам петь? — гадали мужики. От многолюдья и несмолкаемого галдежа в бараке было шумно. Одни играли в домино, другие о чем-то спорили, третьи — не спускали глаз с отрядного. А самая многочисленная группа облепила печку и, ра­ зомлев от жары, слушала гитариста маленького, едва заметного му­ жичка, примостившегося тут же на березовой чурке. Любил я с детства половину женскую, И вот, когда мне было десять лет, Я изнасиловал графиню Соболевскую, За что она купила мне конфет,— пел мужичок, нисколько не смущаясь того, что его слушает начальник отряда. А когда кончил петь, лейтенант Маманин попросил у него гита­ ру, сел на предложенную кем-то табуретку и запел свою песню: Август — рыжий пастушонок Потерял рожок в траве — И замолк мой жаворонок, Растворился в синеве. А без песни, как без воли, Жизнь наотмашь бьет сплеча, И душа моя от боли Разрывается, крича. И таежными ночами Я во сне бегу, бегу... Отпусти меня, начальник, Я без песни не могу... Песня была такая грустная, такая печальная, что через минуту в бараке стояла гробовая тишина. Кончив петь, лейтенант Маманин огля­ нулся — сзади и сбоку стояла толпа — отрешенная, задумчивая. «По­ чаще бы они были такими»,— подумал Маманин. Но состояние задум­ чивого оцепенения длилось недолго. — Во дает! — загалдели вокруг.— До печенок пробрал. — Слушай,— зашелестел чей-то шепот рядом с Маманиным,— мо­ жет, он наш, аферюга? Переоделся — и пудрит мозги. — Глохни ты! — одернули сомневающегося. — Спойте еще,— стали просить лейтенанта. — Спать пора,— отказался он.— Как-нибудь в другой раз. В бараке погас свет, но еще долго никто не мог уснуть, кроме Тав­ ки. Песня начальника отряда будто укачала его, сняв с души что-то не­ выносимо тяжелое или, наоборот, утяжелила эту^ тяжесть до такой степени, что он, обессиленный, едва объявили отбой, тут же заснул. За окнами выла вьюга, метались по зоне лучи прожекторов, лаяли собаки. А Тавка в это время был далеко-далеко — в родном Новосеверске, до­ ма. — Сынок! — гладит его, маленького, мать по голове.— Папка ско­ ро приедет с войны. Радость-то какая! Рядом братья: Толька, Валерка. Они помнят отца, а Тавка его ни разу не видел. Он прижимается к матери, радуется вместе с нею. Но не потому, что папка приедет, а потому, что сегодня так хорошо на свете и мама улыбается! Потом они идут в парикмахерскую, где их первый раз в жизни подстригают не под Котовского, а под бокс. Парикмахер Маневич крутит Тавкину голову перед зеркалом, чмокает языком — и машинкой чик-чирик около ушей, не трогая макушки. «Следующий!» — кричит он. На Тавкино место садится Валерка, потом Толька. И вот они снова воз­ вращаются домой. Навстречу им попадаются мальчишки, девчонки из соседних домов. Завидуют их прическам. У их подъезда толпятся женщи­ ны, шепчутся о чем-то, растерянные. Мать, почуяв неладное, выпускает Тавкину руку и быстро идет к женщинам. — Евдокия, крепись! — обступают они мать со всех сторон.— По­ хоронка...