Сибирские огни, 1989, № 4

Вокруг бееконечньай подвал. Холодная грязная влага Свинцово блестит среди тьмы. Сквозит, как весной из оврага. С т у п и л — и п р о м о к л и ЛИМЫ . Навстречу — две девочки в страхе, Лукоьнко сжимает рука. Как две беззаьцитные птахи — Два стираных белых платка. Спросил их опешивший Житель: «Скажите, по этой грязи Куда вы, откуда бежите!» «Мы с Нюрой бежим от грозы...» И скрылись по мокрой дорожке. И только услышал Жилец — У старшей в плетеном лукошке, Катаясь, стучал огурец.» Но вновь его гонит и гонит Тот женский убийственный крик] Кого убивают, хоронят! Кому вырывают язык! Подвалом, потом коридором Бежит он». Мучительный стон И плач разрастаются хором — Быстрее, быстрее! И он До лестницы вверх из подвала Домчался.» Густа и тупа, ' Жильца приняла, задержала. Всосала и скрыла толпа... Схватили его, закрутили, Задергали с разных сторон. Обвалами слов окатили, Запутали в хохот и стон. Мужчина, подросток, старуха. Д е в и ц а, суро вы й ста р и к ... — И каждый совал ему в ухо Свой мокрый шершавый язык. Но крик безнадежный и дальний. Угасший в толпе наконец, Крик мертвенный, первоначальный Ступнями почуял Жилец. И люди — кусками, пластами. Как студень, по стенам стекли... Наш путник валяется в яме На комьях замерзшей земли. На сонную голову тихо Снижается медленный снег... Где выход! Единственны й вы хо д. Немыслимый выход — наверх. Был голос, а может быть—ветер.» Поверил несчастный Жилец: Поднимешься — будешь бессмертен. Не выйдешь — при жизни мертвец... О , боже! На дно этой ямы Он первую бросил любовь. Оставил пол-юности там он. Там пролил безвинную кровь. За край этой ямы хотел он Схватиться и снова не мог. И тут он Кр ичащ ее тело П очуял подош вам и ног. Не время о нем, о себе ли Раздумывать. Времени нет. Уперся, под ним захрипели, Он вылез из ямы на свет. Но что это ! Снова он , что ли, В начале безумных дорог — Вот облик латунной Ассоли... Поет радиола вальсок... Как прежде, скрипит воровато Кукушка в утробе часов». Да, там он, откуда когда-то Рванулся на горестный зов... «Поднимешься — будешь бессмертен...» А если тот голос неправ!.. Усталый Жилец не заметил, Что след его новый — кровав... Пятая глава ЖИЛЕЦ ВИДИТ СОН В промокших пимах и фуфайке Упал, обессиленный, он. Стук двери». Шаги.» И хозяйки Ворчанье услышал сквозь сон. В квартире плескали, шуршали. Потом среди утренней мглы Покойно и тихо дышали Помытые чисто полы. Здоровые запахи плыли Над белой горячей плитой, И окна, лишенные пыли. Вбирали рассвет золотой. Как ласковой сказке, сквозь дрему Готов был он вечно внимать Тому, как хлопочет по дОму Хозяйка — жена или мать. Вот, корма задавший скотине. Заходит с мороза отец С вопросом, конечно, о сыне: «Еще не проснулся малец!» «Да пусть его, — мать отвечает. — Пускай отоспится сполна...» Пельменей, медового чая Доходит из кухни волна. И в ней он купается, тонет, И дремлет, и ласково так Он мамины слышит ладони. Он чует отцовский табак. Отец о корове, о сене, О деньгах, а мать об одном — О сыне, о сыне, о сыне. Поддакнет и снова о нем. Дом полнится запахом хлеба, Березовым свежим теплом. Растет, вырастает до неба, И миром становится дом. И ветром, и дождиком там он, Потерянный всеми Жилец, Где каждая рощица — мама, Где каждое поле — отец... • ■ • • • • е в « » Но кто прибежал безымянный В тот ласковый сон на заре Сказать, что за стенкою в ванной Володя 8ИСИТ на шнуре! И снова в пустынной квартире И холод, и тьма над Жильцом... И в а н одинокий в картине Угрюмо хрустит огурцом, А что под картиной такое! Там девочка плачет навзрыд. Сжимая лукошко пустое, Где белый платочек лежит... А сверху на бронзовой раме— Тяжелой, как дедов сундук. Ворчит и топочет ногами Мохнатый, как шапка, паук... Мучительно, долго светает... Вот окна виднее... видны... И в зыбком колеблются, тают Видения эти и сны... Светило трудилось немало, Пригрело. И вот, наконец. Поднялся помятый, усталый. Разбитый и сонный Жилец.