Сибирские огни, 1989, № 4

смысленном уничтожении миллионов ни в чем не повинных советских людей, приве­ ли к решительному пересмотру ряда важ ­ ных идеологических установок. Наше об­ щество, советская литература стремятся очистить идеалы социализма от всего на­ носного, бесчеловечного, сейчас идет по­ следовательное отрицание сталинского по­ нимания человека как винтика в государ­ ственном механизме, что позволяло заяв­ лять: «Незаменимых у нас нет». Сейчас стали хорошо заметны издер­ жки прямолинейного классового подхода в оценке ряда традиционных нравственных по­ нятий — добра и зла, чести, совести, чело­ вечности, и потому в нашей жизни и искус­ стве все более основательное значение при­ обретает общечеловеческий аспект гума­ низма. Так Ю. Борев заявил: «Истинно гу­ манистично только искусство, безоговороч­ но утверждающее приоритет общечелове­ ческих ценностей» («Лит. газета», 20 мая 1988 г.). Сильнейшей устремленностью к такому безоговорочному утверждению пронизан роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», где автор сравнивает некоторые стороны ста­ линской модели социализма с гитлеровской системой и находит в них нечто общее — тоталитарное начало, зловещий антигума­ низм, гнетущее подавление свободы лич­ ности. У В. Гроссмана ощущается громадная тоска по всеохватывающей человечности, ко. торая возможна, видимо, только в очень далеком будущем. Роман свидетельствует о чудовищно негативных последствиях прев­ ратно понятой узкоклассовой морали, об опошлении и искажении идеалов социализ­ ма, о губительных для судьбы нашего наро­ да, неуемных поисках классовых врагов, что приводило к грубейшему попранию лично­ го достоинства советских людей, к недопус­ тимому ограничению их духовной свободы, а целые миллионы их — к бессмысленной ги­ бели. Особое внимание в «Жизни и судьбе» уделено политическим работникам. Один из них — комиссар Осипов, который дей­ ствует согласно сталинским инструкциям, — в своей оценке людей предпочитает учи­ тывать преимущественно классовый приз- нак. Казалось бы, надо поддержать отваж­ ного, свободолюбивого майора Ершова, человека независимого, предельно самосто­ ятельного, продолжающего и во вражеском концлагере искать даж е самые малые воз- можности бороться с фашизмом, но Осипов не доверяет ему: у Ершова раскулачен отец, в его рассуждениях слышится нечто кра­ мольное по отношению к официальной сталинской пропаганде; он, видите ли, не одобряет мысли: цель оправдывает сред­ ства. И Осипов способствует его отправке в Бухенвальд, на верную смерть. Непрере­ каемыми канонами очень узко понятой классовой морали мыслит бывший участ­ ник гражданской войны комиссар Крымов, который непоколебимо верит в историче­ скую правоту деятельности Сталина и его идеологии, в необходимость мракобесной борьбы с политическими врагами, иссушаю, щей, уничтожающей живые силы нашего народа. Фанатично непримиримый к про­ искам классовых врагов, к любым отклоне­ ниям от официальных идеологических уста, новок, Крымов оказался способным на низ­ копробный политический донос. Он написал подлую по своему содержанию доклад, ную, чернящую героически сражающегося в Сталинграде Грекова, только потому, что тот не понравился ему своим неординарным поведением, своими мыслями о некоторых сторонах нашей жизни, не очень лестно отозвался о сталинской коллективизации в деревне. Выступая против извращенно понятой классовой морали, В. Гроссман стремился опереться на гуманистические традиции рус­ ской общественной мысли прошлого, на творческое наследие А. Чехова, который, как он пишет, «поднял на свои плечи не­ состоявшуюся русскую демократию»; для него Чехов предстал знаменосцем «самого великого знамени, что было поднято в России за тысячу лет ее истории,— истин­ ной, русской, доброй демократии... русско­ го человеческого достоинства, русской сво­ боды». Общечеловеческий аспект в гума­ нистической концепции становится у В. Гроссмана отправным пунктом в раз­ мышлениях о нашей жизни. По его словам, ценность чеховского подхода к миру, к лю. дям заключается в утверждении ничем не ограниченной человечности, сугубо клас­ совое должно отойти в сторону перед нею: «Он сказал, как никто до него, даж е Тол­ стой не сказал: все мы прежде всего люди... Он сказал: самое главное то, что люди — это люди, а потом они архиереи, русские, лавоч­ ники, татары, рабочие. Понимаете — люди хороши и плохи не от того, что они архиереи или рабочие, татары или украинцы — люди равны, потому что они люди». В. Гроссман особо акциентирует крайнюю необходи­ мость для нас любви и уважения к любому человеку, независимо от его социального положения, и ссылается при этом на своего великого предшественника-гуманиста: «Че­ хов сказал: пусть бог посторонится, пусть посторонятся так называемые великие прог­ рессивные идеи, начнем с человека, будем добры, внимательны к человеку, кто бы он ни был,— архиерей, мужик, фабрикант-мил- лионщик, сахалинский каторжник, лакей из ресторана; начнем с того, что будем ува­ жать, жалеть, любить человека, без этого ничего у нас не пойдет». Приоритет об- щечеловеческого перед социально-классо­ вым здесь утверждается безоговорочно, хо­ тя сами изображенные в романе события Великой Отечественной войны, предельно жестокая схватка между фашизмом и со- циализмом свидетельствуют о том, что че­ ховская мысль, весьма энергично подхва. ченная В. Гроссманом, очень ценна, крайне необходима, но сами жизненные условия того времени сильно мешали ее реализации. Здесь можно вспомнить Горького, который считал, что в условиях смертельного боя «лицемерно, глупо требовать «милосердия» на поле битвы, во время боя». В разные эпохи меняются отношения между классовым и общечеловеческим в нашей морали. Границы между добром и злом, необходимость и уместность состра­ дания и милосердия, прощения и наказания — эти сложнейшие вопросы ставятся в це- лом ряде современных произведений. Горь­ кий считал, что «милосердие— прекрасно, да!», но полагал, что «проповеди милосер­ дия, кротости, терпения не сделали и не де­ лают жизнь рабочих людей легче и не уменьшают пороков, не увеличивают «доб­ родетели».