Сибирские огни, 1989, № 4

Сам Ч. Айтматов придает большое значение «грузинской новелле»; выступая против крайностей революции, он пишет: «Это маленькая модель исхода гражданской войны. Сколько потенциальных возможно­ стей потратила Россия, какие потеряла светлые умы, которые можно было приспо­ собить, сколько было истреблено, убито лю­ дей. Но, к сожалению, революция прошла таким образом, такой дорогой ценой» («АиФ, 1988, № 30). В этих суждениях Ч. Айтматов отнюдь не противостоит Горькому, который в годы гран<данской войны категорически не при­ нимал бесчеловечных крайностей в разво­ роте революционных событий, выступал против арестов, самосудов, боролся с излиш­ ней, порою, по его словам, и бессмыслен­ ной жестокостью. Поистине героические усилия он предпринимал для того, чтобы спасти жизнь многим людям науки и ис­ кусства. Он помогал и тем, кто не вызывал у него симпатий, кто стоял на иных поли­ тических позициях, и это хорошо характе­ ризует его глубочайший гуманизм, его нравственные позиции того бурного време­ ни. Это было тогда, когда шла смертель­ ная борьба с контрреволюцией, когда клас­ совый, политический подход играл решаю­ щую роль в нравственном содержании жиз­ ни страны. Когда Горький говорил Ленину «о жестокости революционной тактики и быта», то Владимир Ильич «удивленно и гневно спрашивал» его: «Возможна ли гу­ манность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великоду­ шию?» Но вот что показательно: Горький не помнил «случая, когда бы Ильич отка­ зал» в его просьбе облегчить судьбу тех или иных людей, спасти их жизнь. В своем очерке о В. И. Ленине он отметил в вожде очень удивлявшую его черту — готовность «помочь людям, которых он считал своими врагами, и не только готовность, а и заботу о будущем их». Даж е самая острая обста­ новка, даж е сильнейший накал революцион­ ной борьбы не могли в какой-либо степени заглушить в Ленине гуманистическое чувст­ во, истинную человечность, при первой ре­ альной возможности он стремился прийти на помощь человеку любой профессии, лю- бого социального положения и любых поли­ тических позиций. Как все это было далеко от сталинской практики! В зависимости от конкретных общественно, исторических условий гуманизм по-разному проявляет свои различные содержатель­ ные функции в жизни нашего общества и — в конечном счете — в литературе. В годы Великой Отечественной войны гуманизм советской литературы заключался прежде всего в призыве «избавить мир, планету от чумы. Вот гуманизм, и гуманисты мы» (Вера Инбер). В сложной структуре гума­ низма чуть ли не монопольное значение приобретал социально-политический аспект. Идея долга определяла поведение советских людей. Общечеловеческое в то грозное и жестокое время отходило на второй план. В повести Э. Казакевича «Звезда» (1947) советские разведчики взяли в плен немца, от которого узнали важную в военном от­ ношении новость. Травкин «почти с симпа­ тией смотрел» на немца, говорившего, что он — рабочий и сын рабочего. «Травкин с младенческих лет был воспитан в любви и уважений к рабочим людям, но этого на­ борщика из Лейпцига надо было убить. Немец почувствовал и эту жалость, и эту непреклонность в глазах Травкина». Горь­ кий призывал уничтожать только тех вра­ гов, которые не сдавались, а здесь враг сдался — и его все-таки надо уничтожить. Сложилась такая ситуация, что у советских разведчиков не было иного выхода. Таковы безжалостные законы войны. В 1965 году Л. Соболев справедливо ска­ зал: «В применении к жестокой философии войны термин «общечеловеческий подход» несет в себе самоуничтожающее противоре­ чие. Высокий гуманизм в отношении лично­ сти нередко способен обернуться безжа­ лостностью в отношении общества. В самом деле, если во время войны ставить личные судьбы выше судеб народов и если отдель- ная, уцелевшая в бою жизнь может стать причиной массовой гибели других жизней, то, спрашивается, в чем же здесь гума­ низм?» (Л . Соболев. На главном курсе. М., 1969, с. 240). С этим высказыванием интересно сопоста­ вить мысль Г. Попова, которая в наше вре­ мя становится общепринятой; «Жизнь каж­ дого человека неповторима и невоспроизво­ дима, и никому, кроме самого человека, не должно быть дано право распоряжаться ею — даж е ради самых чистых идеалов, не го­ воря уж е о догмах или амбициях» («Сов. культура», 7 апреля 1988 г.). Д а, в идеале так и должно быть, так и могло бы быть, если бы не было войн, «вражды племен», эксплуатации, если бы все люди — букваль­ но во всем — руководствовались непрелож­ ными законами социальной справедливости и гуманных отношений. Но общеизвестно, что во время Великой Отечественной вой­ ны были люди, которым очень не хотелось идти на фронт, а их туда посылали, властно распоряжались их жизнями. Хуже того, были и дезертиры, своя жизнь им была много дороже, чем судьба народа, родины, и вот за это их наказывали — вплоть до расстрела. Правильно ли с ними поступали? Где ж е гуманизм? Здесь можно вспомнить и о судьбе советских военнопленных. Ко­ нечно, сталинская политика по отношению к ним была глубоко несправедлива. Но ра­ ди истины следует отметить, что среди них находились и такие, которые добровольно попали в плен и — более того — сотрудни­ чали с фашистами. Как с ними-то следова­ ло поступать? Могут сказать: лучше всего простить предательство — и дело с концом. Мы-то, даж е те из нас, которые до сих пор ходят с фашистским свинцом в своем теле, можем простить, но погибшие — по вине предателей — в боях за родину не уполно­ мочивали нас на такой великодушный по отношению к ним жест, таящий в себе не­ кую долю несправедливости. Сфера воз­ действия гуманизма должна простираться не только на отдельную личность, но и на все общество, на весь народ. Новые общественно-исторические усло­ вия, угроза уничтожения человечества в результате ядерной войны или дальнейше­ го ухудшения экологической обстановки, кризис сталинизма и ставшая всем очевид­ ной несостоятельность административно- командной системы хозяйствования, обна­ родование вопиющих фактов, свиде­ тельствующих о страшном беззаконии, бес