Сибирские огни, 1989, № 4

дит по Европе, призрак коммунизма». По­ следнее выражение Валя не узнал и перевел неверно: «идет в Европу»; рядом — приписка товарища по школе: «Не идет, а ходит!» Заля вел конспекты карандашом, отец же писал поверх чернилами; первоначальный текст трудно, но читается. Тамара, как вы, наверно, поняли,— дочь. Иосиф Кононов — типографский рабочий, большевик, убитый во время вооруженной демонстрации в январе 1905 года. Сейчас в центре Томска стоит памятник ему. В той демонстрации участвовал юный Сергей Ко- стриков, ставший впоследствии прославлен­ ным революционером Кировым. «Второй цинк», о котором хотели узнать музейные работники,— печатная матрица, с которой Ильин в годы первой революции тиражировал воззвания. Случайно я знаю, куда она делась: в архиве Дмитрия Инно­ кентьевича сохранилась записка, которую привожу с полным соблюдением авторской орфографии: «Красный пожарник № 60-1. Ильину Д. Е. Предлагает вам явится в Горотдел Н.К.В.Д. комната № 39 к 9 час. вечера. Захватит с собой цинковую доску». Ни подписи, ни даты. Но примета време­ ни все же есть: приглашение написано на оборотной стороне бланка «Подписки о невыезде», отпечатанного, как указано нон­ парельной строчкой внизу. Третьей томской гостипографией в 1934 году. УЧУСЬ ГОВОРИТЬ! Говоря по правде, я не предполагал, что доживу до той поры, когда записки Ильина можно будет опубликовать. Дело не в воз­ расте и не в состоянии здоровья — и то, и другое пока еще, как говорится, цветущее. Но коли большая часть сорокалетней жиз­ ни прошла в обществе, задавленном немо­ тою, не очень-то веришь, что возможны перемены к нормальному и раскованному человеческому общению, тем более печатно­ му. Вспомните совсем недавнее прошлое, когда, как будто не было ни XX, ни XXII съездов партии, говорить о сталинских пре­ ступлениях не позволялось ни под каким видом. Извлекать же из бумаг Ильина только свидетельства его революционного прошло­ го, чтобы опубликовать их отдельно, я про­ сто не мог. Это было бы бесчестно по отно­ шению к правде — исторической и челове­ ческой; это была бы такая же ложь, как и содержимое «Краткого курса истории ВКП(б)». Технология такой лжи у нас разработана в совершенстве. Помню потрясение, испытанное мною при знакомстве с книгой известного полярника Г. А. Ушакова «По нехоженой земле». Кни­ га рассказывает об исследовании последнего неизвестного архипелага планеты — Север­ ной Земли. В 1930—1932 годах четверка от­ важных людей — ученые Урванцев и Уша­ ков, радист Ходов и каюр Журавлев — про­ вели немыслимую по объему работу, сделав геодезическую и геологическую съемку тер­ ритории в 37 тысяч квадратных километ­ ров — причем в условиях, экстремальнее которых трудно придумать. Я уже был зна­ ком с книгой Урванцева «На Северной Зем­ ле», и мне было очень интересно, как его коллега рассказывает о тех же событиях: в навигации такое называется «засечка по двум точкам». Я поднял в библиотеке наибо­ лее раннее издание, относящееся к началу пятидесятых годов, и... Взгляд Ушакова оказался абсолютно непредсказ-уемым! На протяжении всей книги, с первой страницы до последней, начальник экспедиции вел рассказ о тройке отважных,— все о том же коллективе, только без Урванцева. Николая Николаевича как бы и не было — ни в со­ ставе той группы, ни вовсе на белом свете. Разумеется, я сразу же все понял тогда: слава богу, не ребенком уже был, знал кое- какие биографические частности. В те годы, когда вышло издание, Урванцев загибался в лагерном бараке на открытом им же Но­ рильском полиметаллическом месторожде­ нии. Правда, определили его, к счастью, не на общие работы; специалистов не хватало, и Николай Николаевич выполнял функции геолога, что обеспечивало ему сносное по тем понятиям житье в «заполярном Комсо­ мольске»; но в гражданском смысле чело­ век не существовал — был, как говорили когда-то, «в нетях». Интересно, попадалась ли ему в те годы книга Г. А. Ушакова? Частный случай? Пожалуй. Не имеющий к исторической науке никакого отношения? Да, конечно. К тому же ошибка проклятой памяти годов уже давно исправлена: при реабилитации Урванцева и при переизда­ ниях книги. Но вот совсем свежие примеры, мягко говоря, причесывания былого. В 1986 году отмечались столетние юбилеи Велы Куна и Серго Орджоникидзе. Эти даты По­ литиздат встретил выпуском биографиче­ ских книг. Оба революционера погибли, едва перешагнув за пятидесятилетие; про Орд­ жоникидзе в посвященном ему издании сказано; «сердце наркома остановилось...», о смерти Велы — вовсе ни слова. Между тем, «сердечный приступ», сваливший Серго, диагноз Сталина; на самом деле — и об этом сообщал в свое время Н. С. Хрущев — Орджоникидзе покончил жизнь самоубий­ ством, зная, что его судьба предрешена. А Бела Кун, как и большинство коммунистов, нашедших политическое убежище и вторую родину в СССР, стал непосредственной жертвой террора. В 1987 году широко отпраздновано сто­ летие академика Н. И. Вавилова. Его био­ графию нам, наконец, рассказали в полном виде, спасибо журналам! Но выпущенный к юбилею капитальный том «Научного на­ следства» не приводит ни письма Вавилова к Л. П. Берия, ни даже сведений о послед­ них днях академика. Так что ж,— и не было ничего? Было! Какими бы сложностями ни обросла наша история, но она — наша, и преступно дарить монопольную возможность ее полного ис­ следования страшным дядькам из-за бугра. Они-то ведь эту возможность не упустят, используют непременно, и прекрасно ис­ пользуют, толково и квалифицированно, только — по-своему; во вред нам, во вред великому делу социализма. Им-то прежде всего и нужно, чтобы мы как можно доль­ ше замалчивали наши сложности — как на­ стоящие, так и прошлые.