Сибирские огни, 1989, № 3

Если посреди магазина стоял брошенный без присмотра товар, то это значило, что Баклажан в очередной раз решил познакомиться. Знакомясь, он так невнятно проборматывал свое . имя, что трудно было понять — Валя его зовут или Ваня, а может быть. Толя. Впро­ чем, это как будто и не имело значения, потому что в конце концов все звали его Баклажаном. При знакомстве он с торопливой готовностью протягивал несораз­ мерно огромную для его роста и сплошь покрытую бледными веснуш­ ками, свежими и старыми струпьями руку. Женщин охватывала легкая паника, будто не к человеческой ладони надо было прикоснуться, а довериться доисторической лапе. Однако, благополучно пройдя не очень приятное испытание и забыв про него, они и спустя долгое время нет-нет да и вспоминали эту корявую руку, которая не то чтобы успела согреть, а словно облучила мгно­ венным сухим теплом. И почему-то странное воспоминание необъяснимо долго мучило сердце. Мужчины, знакомясь с Баклажаном, напружинивались, ожидая железного рукопожатия, но натыкались на равнодушную твердость словно неживого предмета, наподобие доски, о которую, казалось, ненароком было можно больно занозиться. Это вызывало мгновенное раздражение и неприятие. Баклажан смутно чувствовал реакцию и пытался оправдаться, но получалось у него это как-то бестолково, невпопад; говорил он всег­ да нечто очень отдаленное от момента: — Я, что бы ни взялся работать, обязательно поранюсь. Или козонки посбиваю, или ладонь рассажу. И всегда в кровь... Но эти его признания не вызывали у мужчин сочувствия, и он, сму­ щаясь, замолкал и замыкался. В перерывах, когда у него нет работы, он обычно сидит в пристрой­ ке, в закутке между пустых ящиков, погруженный в себя, вспоминает. Воспоминания его мутные, как туман, неопределенные. На лице у не­ го блуждает отрешенная улыбка. Так улыбаются иногда очень старые люди, ничего уже не ждущие от жизни и счастливые тем, что живы сегодня и, может быть, будут живы завтра, хотя Баклажан человек еще сравнительно молодой, ему нет еще и сорока. Случается, что он задремывает и тогда не сразу слышит, что из глубины магазина его начинают звать. Кричат, как в лесу: — Баклажан! Ба-кла-жа-а-а-н! Настойчивый этот зов, раздробляясь о пустые фляги, металличе­ ские ящики с посудой, то резонируя, то приглушясь, проникает, нако­ нец, в его дремлющее сознание, с его лица сползает благодушная улыб­ ка, и оно становится болезненно-тревожным, а в глазах появляется такая потерянность и боль, что даже самый благополучный человек, взгляни он на Баклажана в эту минуту, почувствовал бы если не тре­ вогу, то по крайней мере холодок уязвимости в душе. Баклажан, однако, довольно быстро приходит в себя и идет в торго­ вый зал, шаркая по бетонному полу расшнурованными стоптанными туфлями, безучастный, равнодушный и исполнительный. Второй год он ведет трезвую жизнь, но совсем не рад ей. Иногда местные алкаши его выпытывают, как ему теперь живется, и Бакла­ жан равнодушно, но предельно честно отвечает: — Никак! Ему предлагают выпить. Но он отказывается: — Мне лучше не будет. Его понимают и ободрительно хлопают по спине: — Молодец! Баклажан на похвалу реагирует тупо, как человек, не окончатель­ но проснувшийся. В магазине он единственный постоянный рабочий, самый ценный кадр и уже ветеран. Он пришел сюда прямо из больницы и вот за