Сибирские огни, 1989, № 3

Романцов пошел провожать приехавших до вертолета. На ходу он, видимо, что-то рассказывал и жестикулировал, несколько раз указывал в сторону буровой. Несколько раз он пытался остановить начальника экспедиции, но тот величественно шагал в своих ботфортах и только изредка кивал головой. Я отошел от окна. Заревел вертолет. Я пошел в балок и лег на нары, Пришел Романцов и сел напротив. — Вот шуба с царского плеча. Он вытащил бутылку коньяка и поставил на стол. Я сразу представил, как это было. Начальник экспедиции, низко сгибаясь, с трудом влез в вертолет, но все же повернулся, чтобы мах­ нуть Романцову. Вертолет перед взлетом заработал на полную мощ­ ность, и тогда из дверцы снова показалась фигура начальника экспеди­ ции. Он держал бутылку с коньяком, Мотор работал вовсю, и ему жестами пришлось объяснять, что вот, мол, чуть не забыл. Хлопнула дверца. Романцова воздушной волной толкнуло в лицо и грудь. Вертолет поднялся и вскоре скрылся за горизонтом, а Романцов, хлюпая по болотине, пошел к балку. — Знаешь, что он мне сказал на прощанье? — спросил Романцов.— Так вот, он мне сказал, что у меня слабовато развито чувство юмора. Романцов вопросительно посмотрел на меня. Я промолчал. — Черт возьми !— сказал Романцов.— Приедут, расхвалят, сунут бутылку коньяку, а обидно... Черт знает что! Мы вели разговор на вечные темы. Мы строили схемы и оглядыва­ лись на свою жизнь, собственно, оглядывался Романцов, потому что мне не на что было оглядываться. Он оглядывался на свою жизнь, и в схемах получалось все лучше. Он показывал фотографии жены и детей... — Я ни в чем не раскаиваюсь,— часто повторял он.— Бывают в жизни такие повороты, когда сознательно делаешь глупости, сам не знаешь, во имя чего. Если сейчас спросить ее или меня, почему мы ра­ зошлись, то никто, пожалуй, толком не ответит... Я собрал тогда чемо­ дан, чтобы доказать, что я мужчина, мне казалось, что она недостаточ­ но это понимает. А она, чтобы доказать, что я дурак, вышла замуж... А теперь, если я не на работе...— Он помолчал.— Ведь голова трескается... «Сейчас начнет говорить о смысле жизни»,— подумал я и хотел улыбнуться, но глянул на Романцова и не посмел. Он был бледен, и сквозь эту бледность выступали желтые веснушки. — Так в чем же смысл жизни? — проговорил Романцов.— В чем смысл моей подлой жизни? — поправился он. Вот мы с тобой рисовали схемы насчет цветущего края и всего тако­ го — это все, конечно, правильно; искусство, книги, гармоническое раз­ витие. Но что книги?.. Вот беру я, например, книгу по бурению и вижу, что вот так лучше, а вот так хуже. А вот те другие книги о судьбах, о людях — 0 Н 1 ^ меня не учат. Я читаю их и плачу. А вытру слезы и ду ­ маю о себе и уже не плачу, а глотаю пирамидон, потому что голова болит. Он надолго замолчал. — Видимо, действительно нет у меня чувства юмора, потому что я не могу понять, для чего мне нужно пристраиваться и водить детей в школу фигурного катания и не жить по этим тундрам и вонючим бал­ кам... Перед ней мне нужно было хоть бы сделать вид, и все могло стать по-другому. Проклятая житейская мудрость! Эти вечные пробле­ мы и схемы, в которые никак не лезет жизнь, по крайней мере моя жизнь, хотя я, видит бог, никогда не претендовал на исключительность. За время этой тирады я не проронил ни слова. В части построения схем я еще мог что-то сказать, но здесь я был пас, и мне порой каза­ лось, что трагизм Романцова немного наигран. Он угадал мои мысли. — Ты извини меня,— сказал он,— иногда бывает настроение попла­ каться. А вообще, все это блажь. Давай лучше спать.