Сибирские огни, 1989, № 3

закончилась вот тут, в пермском госпитале? О чем думал он, инвалид второй группы Федор Кириллович Морозов, возвращаясь без ноги, на костылях (а война все продолжалась) к себе в Сибирь, на речку Ше­ гарку, в деревню Жирновку? Надеялся ли увидеть нас живыми-здоровы- ми? Как представлял встречу с женой, детьми? Как представлял себе будущую свою жизнь, изломанную войной?.. Раздумывая над судьбой своей родины, историю которой знал по учебникам, старался понять я многое, и то, как же это так случилось и случается, что начинается вдруг война: одна страна нападает на другую и зачем это нужно — нападать. Что, какая сила заставила их, тех же немцев, оставить все — сложившийся свой жизненный уклад, ежеднев­ ные привычки, работу, хозяйства, дома, семьи — взять в руки оружие и пойти войной на восток, слепо повинуясь слову одного человека, как буд­ то не было у них ни сердца своего, ни разума, ни воли? Что двигало ими, хотел бы я знать? И мой отец, крестьянин Морозов, пахавший на Шегар- ке под рожь и овес поля, косивший травы, разводивший скот, любя свою семью, свой край, работу и всю жизнь, как он себе понимал ее, должен был оставить все, взять в руки оружие, и, совершенно необученный войне, вместе с другими мужиками, такими же, как и сам, спешить сюда. А иных везли в иные места, но забота была одна: воевать, защищать, за­ щищаться, отстаивать, освобождать занятую врагами русскую землю, на которую и раньше приходил этот же враг. И вот они встретились здесь, враг и защитник, под Смоленском, под Москвой, под Ржевом, под Прохоровкой, под, под, под... Это было не так уж и давно, всего несколько лет назад. Во-он высится разбомбленное обугленное здание, оно едва успело остыть от огня. Походи по полям, и ты увидишь затравеневшие окопы, увидишь братские и одиночные безы­ мянные могилы наших солдат.. Это все война. Где тот немец, что стрелял в отца? Он стрелял в отца, но пуля гопа­ ла еще и в сестру мою, она умерла, не прожив на земле и шести лет. Он, я думаю, убит, тот немец, а отец мой жив. Он сидит сейчас в далекой сибирской деревне, в избе, близ окна, постукивая по хомуту молотком, напевая без слов мелодию, забыв название ее. Он никогда уже не почув­ ствует радость прошлого, довоенного труда — не пройдет по борозде за плугом, вдыхая запах вспаханной земли, не прокосит литовкой луг, вды­ хая запах сваленной росной травы, не вскинет единым махом на плечо мешок с зерном, чувствуя на сильном плече приятную тяжесть. Оставив сбрую, он выйдет из избы. Держа под мышкой костыли, прислонится спиной к углу и долго будет стоять, глядя на избы и дворы деревни, на речку, поля и перелески, думая о сегодняшнем дне. А сын его, рядовой Морозов, бродит в это время по городу Смоленску, где видны еще следы войны. Отец воевал, а сын просто несет службу в армии, и это совершен­ но необходимо, потому что те из завоевателей, кто уцелел, остался недо­ битым, уже оправились от страха, от позора и снова поглядывают на во­ сток, настраиваясь на новые походы, настраивая своих детей... Отслужив, вернулся я домой. Письма родителям писал часто, с доро­ ги дал телеграмму, и меня ждали. Когда мы сели за стол и отец разлил по стаканам вино, я поднял крышку радиолы, поставил купленную в Смоленске пластинку «Прощание славянки» и опустился на стул рядом с отцом. Едва раздались первые звуки марша, отец выпрямился, брови его удивленно вскинулись, глаза потеплели, твердые губы раздвинулись в улыбке. — О-о! — воскликнул он.— Марш! Тот самый! Помнишь, ты спра­ шивал?! Мы выпили за встречу и стали разговаривать. Пришли приятели, со­ седи, мать пригласила их за стол, я рассказывал о службе. В то же лето поступил я в институт сельского хозяйства на отделение агрономии. Солдатскую форму свою отдал отцу, он любил солдатскую форму, а медаль, возвратись с войны, не надевал ни разу, даже на день Победы. Совестился чего-то. И не видел я, чтобы по деревне бывшие фронтовики надевали награды — не хотели, вероятно, считаться друг 34