Сибирские огни, 1989, № 3

Отец откладывает хомут, закуривает махорку, долго смотрит в окно. Суровое лицо его меняет выражение, делается задумчивым, даже пе­ чальным. Молчит, курит. Молчу и я, потом спрашиваю: — Тять, а ты письма получал наши? Мы тебе письма писали. — Получал, как же. Все письма сберег, носил с собой. Перечитывал... — А от тебя редко приносили. Ждешь, ждешь... — Писал и я споначалу часто. Может, затерялись какие — война. А уж как ранило, то и не до писем было. Вот, думаю, заживет нога, тог­ да обо всем и напишу. Тут вот ведь что случилось, Кирюша,— отец вни­ мательно посмотрел на меня.— Я было чуток не умер там, в госпитале. Не хотел тебе рассказывать, ну да ладно, ты уже большой, все пони­ маешь. Мать-то знает обо всем... После боя того, значит, отняли ногу мне в полевом госпитале. А не­ ладно операция прошла, воспалилась рана, загноилась. Отправили дальше в тыл, в Пермь. Там вторую назначили. Сделали операцию, а я, понимаешь, от наркоза не очнулся. Как уж так получилось — не знаю, только пока находился в операционной, кровать мою в палате заняли, меня из операционной вывезли в коридор и оставили в коридоре, на вре­ мя как бы, а вечером, видя, что я недвижим, перенесли в мертвецкую. Так я и лежал ночь на нарах среди мертвых. Под утро очнулся — хо­ лодно, темно, не могу понять, где нахожусь. Память вернулась — думаю, в палате своей, где ж еше. Ощупываю кругом руками — нет. Принялся хватать дальше в обе стороны, на покойника наткнулся. Закоченелого. Понял тогда, куда поместили меня. Кричать начал. Долго кричал, осип. Услышали. Сторож услыхал госпитальный, подошел. Стоит себе, слу­ шает, а я все кричу. — Кто кричит? — спрашивает через дверь, а открывать боится. — Я! ^— отвечаю. — Да кто ты там? — Морозов. Федор Морозов. Солдат. — А ты разве живой? — Живой. Был бы мертвый — не кричал бы. Кинулся он звать кого-то. Медсестры прибежали, врач дежурный. Вынесли меня. Смотрят друг на друга, ахают, удивляются. От меня же глаза отводят — стыд берет. Опять в палату, в другую уже. Советовали пожаловаться начальнику госпиталя, а я не захотел. Лечить стали. Мед­ ленно заживала нога, зажила. На костылях учился ходить. Тоже не простое дело — костыли, не сразу и пойдешь. Когда поправляться на­ чал, написал вам письмо. А месяца через два и сам приехал. Вот как, сыночек мой, Кирюша, бывает иногда в жизни. На том свете побывал, считай, живым вернулся... Вечером, после ужина, лежа на печи, я все раздумывал над рассказа­ ми отца, дивясь. Вот, оказывается, какой мой тятька. А я-то хотел, чтоб он был офицером да с орденами. А он и так герой. Ходил в атаку мно­ жество раз, не пугаясь, медаль заслужил, товарища спасал, две опера­ ции перенес. Выжил, домой воротился. И дома дня не посидит без рабо­ ты, что-нибудь да делает. Не у всякого парнишки в деревне такой отец. Хотя и на костылях, а с нами, с семьей. У многих отцы вообще не верну­ лись, вот уж лихо им... В пятнадцать лет закончил я семилетку во Вдовине, в соседней де­ ревне вниз по Шегарке, живя там три учебных года неделями в интерна­ те, приходя на выходные домой. Десятилетняя школа находилась в Пих- товке, еше ниже по Шегарке, на притоке шегарском Баксе, довольно да­ леко от нас. Но я затеял проситься в город, в ремесленное училище — слышал я об этих училищах из разговоров, читал о них. Захотелось поехать в город. Мать расстроилась, а отец долго разговаривал со мной, убеждал в другом. — Мы тебя не держим,— говорил отец. Июльским вечером сидели всей семьей на крыльце после дневных работ. Вечер был тихий, теплый, в огороде все цвело. Мать прополола грядки, а я их поливал. — Не дер­ жим,— повторил отец.— Вольному — воля, как говорят. Иди на все че- 32