Сибирские огни, 1989, № 3

этот гвоздок, забей новый. Еще осталось нам с тобой, Кирюша, дратву просмолить. И все, побежишь играть. Привяжи один конец к дверной ручке, чтобы удобнее было. Второй конец я буду держать, а ты смоли по всей длине варом. Не жалей вару, крепче дратва получится, дольше продюжит — не промокнет, не сгниет... Подержит меня час возле себя, потом отпустит гулять. И так —! почти каждый день: показывает, растолковывает, сделать заставит. — Тять,— сказал я раз отцу,— что это ты все учишь меня ремни сшивать, гужи вырезать из сыромятной кожи, дратву смолить. А я шорником и не собираюсь быть вовсе. — Вот тебе на,— оторвется отец от сбруи,— кем же ты намерен стать? — Офицером. Ты был солдатом, а я офицером. — Будь офицером, дай-то бог,— соглашался отец.— Да ведь это еще не скоро — офицером. А покуда присматривайся к любому делу, учись, все в жизни пригодится. И офицер должен уметь держать в руках иголку с ниткой, топор, молоток, шило. Что же это за офицер, ежели он порван­ ный ремень сшить не сумеет или подошву к сапогу прибить. Проколи-ка мне вот тут шилом пяток отверстий. Э-э, неправильно шило держишь. Вот как нужно, глянь... Помаленечку, исподволь приучил меня отец к любому труду. Да так ласково, что я, сам того не желая, втягивался в работу. Стал с четверто­ го класса ездить с ним по дрова в лес, а позже чуть, окрепнув, научив­ шись справляться с топором и пилой, ездил уже один, валя с корня бе­ резы по силе. И за соломой ездил с отцом, за сеном. Выучился косить траву, складывать в копны подсохшую кошенину, переворачивать рядки, подскребать граблями. — Кирюша,— скажет отец,— ты уже вон какой большой у нас. Да­ вай-ка поможем матери вскопать землю под грядки, а то ей трудно одной, устает она на ферме. Мать вернется, а земля уже вскопана. Вот она обрадуется, похвалит нас с тобой. И я вскапываю часть огорода, где мать сажает овощи, следом бороню вскопанное железными граблями, наблюдаю, как мать высаживает рас­ саду, ношу воду для поливки, старательно пропалываю грядки, вырывая сорняки, делаю всякую другую домашнюю работу. Ремонтируя сбрую, отец тихонько напевал что-нибудь без слов, ведя мелодию одними звуками. Петь он не пел далее в застольях, но песню чувствовал и песен знал много. Чаще всего он выводил какую-то груст­ ную мелодию, притоптывая в такт носком левой уцелевшей ноги. Повер­ нет на колене шорку или седелку, взглянет, примериваясь, с чего и как начать, и запоет, не разжимая губ. Или насвистывает мотив, а сам скоро так управляется. — Тять, что это за песню ты всегда поешь? — спросил я. — Это не песня, Кирюша, а марш,— ответил отец, не отвлекаясь. — Марш, да. Хотя его и петь можно, слова есть. Я слышал, как поют. На фронт к нам артисты приезжали бригадой, пели. А вот как называется, забыл. И никак вспомнить не могу. Душевный марш, за сердце берет. А впервые услышал я этот марш под Бердском, в сорок первом. Нас, му­ жиков шегарских, собрали в дни призыва и на два месяца в учебные лагеря, под Бердск. Учили ходить строем, окопы рыть, гранаты в цель швырять, стрелять из винтовок. Чуть свет — подъем, и — до темноты. До того за день набегаешься, что и глаза на ходу закрываются, ощупью постель находишь. Когда в эшелоны грузили нас, на фронт отправлять, то оркестр вот этот самый марш играл. — А ты в пехоту попал, тять? — В пехоту, милый. — А что же ты не попросился в кавалерию или в летчики? — Нас не спрашивали, куда хочешь. Зачислили и все. — Вот бы тебя в кавалерию, тять. Верхом на лошади. Или в тан­ кисты. А т о— пехота. Это все пешком шагай да шагай. Правда ведь?