Сибирские огни, 1989, № 3

стрнгаться надумает перед баней или просто так посидят, поговорят. С годами — чаще. Война, ранения, старость сблизили их. Тетка Дарья работала на износ хоть в колхозе, хоть дома. Двадцать пять лет изо дня в день коров доила на ферме, а еще (в промежутках между дойками) сенокос колхозный, а еще жатва — серпами, молоть­ ба, скирдование соломы. А еще... Да свое хозяйство, от которого никуда не денешься, не спрячешься. Вместе с матерью моей, Евдокией Яковлевной, работали они, вместе и на пенсию вышли. В год преобразования колхоза в совхоз. Тетка Дарья, мать моя, Гудчиха, Сурниниха, Третьячиха, Михеиха, Васючиха, Бойчиха, Маляниха, Шадриниха, Патрушиха... другие бабы. Все те, на ком и держался колхоз с первого по последний свой день. Целое поколе­ ние деревни, с разницей в возрасте на год-два. Пенсию назначили им восемь рублей, через несколько лет добавили до двенадцати, еще через несколько — до двадцати. И окончательная — двадцать шесть рублей. Отец мой, Егор Михайлович, потерявший на войне, как и Кривцов, правую ногу, но выше колена, и ходивший вместо протеза на костылях, последние лет пятнадцать, вплоть до разброда деревни, возил почту. Помню, привез отец первую пенсию, собрались бабы к нам, начал он выдавать, протянул наперед тетке Дарье. До-олго держала она в руках пятерку и тройку, долго смотрела на них, а вытянутая рука ее подраги­ вала, да вдруг как зарыдает: — Бабы-ы! — кричала она. — Смотрите! Вот за что мы работали! Да разве за эти рубли мы жали, молотили, снопы вязали?! Уходили чуть свет, в темноте возвращались? Да разве такая пенсия нам полагается?! Да что они там только думают, те, кто пенсии начисляет?! Да это ж из­ девка над нами, бабы! Насмешка! Да разве ж себе они такую пенсию определят?! А-а-а!... Ти-ихо было в избе нашей. Отец молча смотрел в окно, не зная, что сказать. Его самого много раз вызывали после войны на перекомиссию, хотели со второй группы инвалидности перевести на третью, пенсию изменить, а она и так была не шибко велика. Мать утирала слезы, отвер­ нувшись. Утирали слезы бабы. Оказалось, что жизнь уже прошла, и какая жизнь. Незаметно, за бес­ просветным трудом, подступила старость, и ничего не поделаешь, нику­ да не скроешься, не уйдешь. Оказалось, что не все живут подобной жизнью, существует совсем иная жизнь, без забот и лишений, и не все плачут, получая пенсию. От сознания всего этого многие бабы по деревням шегарским за­ тосковали, надломились, что называется, и стакан сделался утешением и спасением их. Стали попивать они, и первая — тетка Дарья. А тут ещ,е Федя, сыночек ее ненаглядный... Думая о жизни своей прошлой, о подругах, мать моя часто повторя­ ла, удивляясь себе самой: — Как меня-то господь отвел от этого. Как я-то не приучилась на­ равне с бабами... — Мам, да ты что?! Что с тобой?! — пугался я. Родители мои более года уже как жили в районном селе. Поедет тетка Дарья навещать сына, остановится у наших, переночует. — Ну как он там? — спросят мать с отцом. — Ничего. Поправился... работает... Да уж время больно медленно тянется. Не дожить мне, видно, до освобождения. А ведь ему еще два года на поселении быть. И Климентий Назарыч заходил к родителям, ночевать оставался, когда случалось быть в Колывани. То справку какую-то нужно, то очки поменять на более сильные — один глаз и тот ослеп совершенно. То лекарства купить. Сядет рядом с отцом, седой, как лунь, на табуретку, уткнет костыль в плинтус пола, обопрется на него и сидит молча. Час молчит, второй, думает свои нескончаемые думы.