Сибирские огни, 1989, № 3

деревне не мылась ни разу в бане, хотя всякую субботу кто-либо из со ­ седей предлагал ей помыться. Исходил от Клани нехороший запах, слышимый на расстоянии. По теплу одевала она длинный затасканный халат с опояской, на босых ногах — калоши. В правый карман халата непременно опущен большой граненый с ободком стакан — выпить. Выпить любила: где по­ работает, там и угостят, но нрава была спокойного, даже во хмелю не безобразничала, а пошатываясь, шла к себе. Если есть рубль — покупает курить сама, а чаще выпрашивала у мунсиков. Подойдет, бывало, к конюху Герасиму Иванову, курившему всегда махорку, попросит: «Гера, дай на завертку. Хоть махорочки поку­ рить досыта». Рыжеватый веселый Герасим оторвет Клане треть газеты, махорки насыплет в руку, скажет: «Кури на здоровье». Завернет Кланя самокрутку в палец толщиной, сядет на крылечко амбара и затягивается раз за разом, окутываясь дымом, сотрясаясь от кашля. Чувствовалось, что Кланя больна, но на болезни она не жаловалась, она вообще ни на что не жаловалась, редко заговаривала сама, отвеча­ ла лишь на вопросы, да и то не на каждый. По тому, как строила она фразу, по сосредоточенному устремленному куда-то взгляду видно бы­ ло, что баба не без разума, все понимает, что жизнь ей подобная совсем не’ в радость, но изменить и поправить что-то она уже не в силах. Во второй половине декабря, незадолго до Нового года, Аксениха, жившая по левобережью в противоположном краю деревни, отмечала свой день рождения. С мужем Аксенихи, Сергеем Панфилычем Плотни­ ковым, да еще с одним пожилым мужиком Федя и ухаживал за скотом. Были приглашены все дворы, кроме Клани Пичугиной, но явились не все, не пошли и родители Феди. В застолье Федя был невесел, выпил подряд три стопки, потом отказался. Да и не веселым было застолье, хозяйке — пятьдесят, остальные и того старше. Гармониста нет, попро­ бовали было песни затянуть — не получилось. Собрались часов в семь вечера, к полуночи стали расходиться. В край свой Федя шел один. Ночь была морозная, лунная, и такая светлая, что различались опушенные густым инеем ветви подступавших к огородам перелесков. И ти-ихо было. Федя шагал медленно, подняв воротник пальто, сунув руки в карма­ ны. Явственно слышался скрип снега под подошвами идущих к своим усадьбам гостей, разговоры их. Федя вспомнил деревню, какой помнил ее всегда с малых лет. Но в последнюю осень все кончилось. Вот идет он, и тишина во все стороны, ни огонька, лишь пустые избы по берегам, и не слыхать громкоговорите­ ля, подвешенного на высокий тонкий столб возле конторы, куда по утрам собирались мужики на разнарядку, но нет уже самой конторы, как нет магазина, клуба, светившегося окнами допоздна в любой вечер. Вспоминая, Федя еще острее почувствовал одинокость. Где теперь девчонки жирновские, где ровесники? Лешка в Колывани, Володька Шад­ рин переехал во Вдовино, Колька Сальков в Пономаревку. Остальные — кто куда. Надо было и ему, Феде, перебраться. К среднему брату, до­ пустим, что осел в одном из пригородных хозяйств. Да вот родители. Послушался их, а и сам не рад... Федя был младшим в семье. Пока он служил, сестры повыходили замуж. Женихи из деревень с низовья Шегарки увезли их к себе. Сред­ ний брат один из первых уехал из Жирновки, старший, родной по мате­ ри, перевелся на центральную усадьбу еще до призыва Феди в армию. Федю родители упросили пожить с ними. Старели они, и тяжело было им одним оставаться без поддержки чьей-то. Старший брат уговаривал стариков, убеждая, что все равно снимать­ ся с места, не в эту осень, так в следующую — Жирновке не воскреснуть, на центральной усадьбе есть свободные квартиры в совхозных домах, но старики не послушались. Потом, сказали, поживем пока. Жалко было покидать им родную деревню, усадьбу свою, где каждая щепка на месте, каждый гвоздь дорог, а прожитый день — воспоминание. Отец сам 19