Сибирские огни, 1989, № 3

теристику автора-юбиляра, преследуя ско­ рей задачу рекламную — заинтересовать читателя книгой, которую он взял в руки. А между тем, о творчестве В. Жигалкина можно и нужно было бы составить интерес­ ный и полезный разговор как о б одном из типичных представителей так называемой «производственной» прозы, у которой были свои взлеты и падения, которая претерпела значительную эволюцию, но продолжает жить. Однако для такого разговора надо разбираться всерьез. Как всерьез разбирать­ ся с прозой А. Черноусова, подвергшегося в статье И. Аристова еще большему раз­ грому. Проще всего заявить (при желании то же самое можно сделать по поводу любого из современных писателей), что «В. Жигал- кин... расставил перед читателем на страни­ цах своих произведений человеческие маке­ ты, приспособленные автором к выполнению производственного плана», а у А. Черноу­ сова «вместо современных людей функцио­ нируют моральные субстанции». Надо ведь еще и вывести свои рассуждения (а они не столь уж и беспочвенны) из области голых декларативных формулировок и переклю­ чить их в тот самый регистр «со-творче- ства», о котором печется И. Аристов, ре­ гистр, когда и читатель наравне с критиком получает возможность участвовать в оценке произведения. Пока же, я вижу, автор « Г о ­ родской литературы» далек от мысли, что полновесное читательское соучастие для произведения литературной критики, равно­ правного в жанровом отношении, так же важно, как и для веши художественной. «Некуда воображать» — плохо не только для восприятия повести или романа. В лю ­ бом жанре литературы к читателю надо относиться с уважением. И уж если кто дей­ ствительно «задавлен авторской волей» и чувствует на себе своеобразный администра­ тивно-командный нажим, проявляющийся в авторском диктате и упорном навязывании искусственно сконструированной концепции, — так это нынешний читатель И. Аристова. Ему-то как раз простора для воображения, шанса на «со-творчество» и собственное мнение автор заметок о «городской литера­ туре» практически не оставляет, хотя по каждому поводу к нему апеллирует. Жесткая заданность рассуждений И. Ари­ стова, их несгибаемая прямолинейность о со ­ бенно хорошо заметна, когда с одними и теми же мерками, одной и той же аналити­ ческой моделью он пытается подойти к разным по характеру творчества писателям. К тому же А. Черноусову, например, и М. Щукину, непонятно почему отнесенному к «городской литературе», хотя и по тема­ тической привязанности, и по духу своему это явный «деревенщик». В отношении А. Черноусова И. Аристов приходит к выводу, что персонажи его «су ­ ществуют лишь как волеизъявления писа­ теля и являются конкретными субъектами только в связи с предложенной сюжетной схемой», а поскольку главная тема этого писателя «общество и мораль», то и прояв­ ляются герои в его произведениях «лишь как злодеи и ангелы, или же, в крайнем случае, как отъявленные будущие злодеи, подлежащие искоренению, и столь же оче­ видные будущие ангелы, которым для до­ стижения полной святости должны оказать поддержку: Кремль, область, первый секре­ тарь райкома». В принципе, наверное, можно было бы и согласиться с подобной точкой зрения как с весьма приблизительной и, в общем-то, весьма примитивной моделью прозы А. Чер­ ноусова. Допустим даже, что она соответ­ ствует его творчеству в целом. Но далее И. Аристов пишет: «След в след идет за ним (за А. Черноусовым. — А. Г.) М. Щ у­ кин, если не считать, что он несколько б о ­ лее наклонен в социальную плоскость, и пер­ вый секретарь райкома для него уже не бог, не царь, а всего только глубокоуважаемое лицо». И вот с этим-то «след в след», с этим механическим приведением совершенно раз­ ных литераторов к общему знаменателю, я никак не могу согласиться. По направленности своего таланта, вос­ приятию бытия, художнической позиции и нравственной сути творчества М. Щукин сближается как раз не с А. Черноусовым, как это пытается представить И. Аристов, а именно с В. Астафьевым и В. Распутиным. И мне кажется не случайным тот факт, что почти одновременно все трое пришли к о с­ мыслению тех негативных тенденций в на­ шем обществе, о которых чуть позже в полный голос и со всей откровенностью было сказано с трибуны XXVII съезда. И «обойма», которую-де составила как-то раз «городская критика», куда, «помимо на­ шего автора, только двое писателей были допущены — В. Астафьев да В. Распутин», тут вовсе ни при чем. То есть налицо самое натуральное передергивание, та самая шу­ лерская игра, в которой И. Аристов обви­ няет новосибирских литераторов и издате­ лей. Впрочем, может быть, все это нынче на­ зывается у молодых смелыми взглядами, нестандартностью, парадоксальностью мы­ шления? Знакомясь со статьей И. Аристова и материалами дискуссии в «Молодости Си­ бири», к такому выводу и приходишь. Во всяком случае, в отношении «подпольных» литераторов. Однако мне подобного рода «нестандартность» больше напоминает мсти­ тельную обиду человека, которому не уда­ лось без очереди протолкаться к прилавку. Но вернемся к интерпретации И. Аристо­ вым творчества М. Щукина. Разнообразием форм критик не блещет: все та же, знако­ мая нам, схема низложения очередного представителя «городской литературы», те же щипки и уколы по мелочам, желчь от­ кровенной неприязни к молодому собрату, который успел далеко обойти их,— в о б ­ щем, что угодно, только не убедительные д о­ казательства несоответствия популярности этого писателя истинной цене его творчества. И, наверное, не стоило бы дальше задержи­ вать свое внимание на отношении одного молодого литератора к другому, если бы не отдельные моменты, мимо которых не хо­ телось бы проходить, ибо касаются они не столько методологии критического исследо­ вания, сколько определенных мировоззрен­ ческих аспектов. Казалось бы, сегодня нет нужды доказы­ вать, какой вред принесла нашему общ ест­ ву двойная мораль, разъедавшая значитель­ ный слой руководства (и не только руко­ водства) в небезызвестные времена застоя. Думалось, что с этим нам все ясно и поти­ хоньку начинаем исправляться. Однако, чи­ тая И. Аристова, вижу: увы, не всем ясно.