Сибирские огни, 1989, № 3

родине своего детства» и «любовь к Родине с большой буквы». Удивительно ли, что еще больше раздра­ жает нашего неофита патриотизм Л. Чи- кина, выраженный с меньшей, чем у Плит- ченко, живописностью и большей прямоли­ нейностью, порой даже и декларативностью. Есть все это у Л. Чикина, чего греха таить. Но ведь даже и не за это отказывает И. Аристов Л. Чикину называться поэтом («не пишите больше, Леонид Андреевич!»). «Когда читаешь стихи Л. Чикина,— де­ лится впечатлениями И. Аристов,— почти невольно воображаешь себе, что когда-то в каком-то высоком и слегка загадочном уч­ реждении потребовали от этого автора пре­ дъявить доказательства его лояльности по отношению к ходу событий. И с той попы каждые примерно два года появляется на прилавках магазинов новый томик таких до­ казательств— в стихах или, за недостатком времени, в прозе. Кажется, никто больше ничего от Л. Чикина не требует, но поэт автоматически продолжает укреплять свое алиби». Сомневается И. Аристов прежде всего в честности и искренности убеждений поэта, подлинности, выстраданности его чувств. Претензии более, чем серьезные. На чем они основаны? А все на тех же двух цита­ тах, никак и ничем больше не подкреплен­ ных. Ну, что ж, это вполне в духе «дубин­ ной» критики. Цитирует И. Аристов еще одно стихотво­ рение Л. Чикина — «Приходите, девочки, скромные школьницы...» И пытается вну­ шить мысль, с которой я также не могу ни­ как согласиться: дескать, если стихи пишут­ ся не для себя, а для читателя, то это уже не поэзия. По аналогии, наверное, с из­ вестным постулатом: «Мысль изреченная есть ложь». Однако вольно или невольно писатель обязательно ориентируется на оп­ ределенного читателя, рассчитывает на него, внутренне согласуется с его запросами. И без этой взаимообразной связи любое твор­ чество едва ли возможно. Впрочем, заведомая эта истина хоро­ шо известна нашим «подпольным» ли­ тераторам, иначе они бы не пеклись так о публикациях, не рвались бы к читате­ лю, а продолжали бы тихо-мирно писать друг для друга и читать друг друга. В стихотворении же Л. Чикина видится мне более глубокий смысл, нежели просто намек на необходимость взаимосвязи «писа­ те л ь -ч и та те л ь ». Речь, в конечном счете, идет об обшествениой значимости поэтиче­ ской работы, ее включенности в сложную систему бытия. Но, похоже, и д о сознания этой истины И. Аристову придется дорасти. Как и из­ бавиться от наивного представления, что автор и лирический герой стихотворения — обязательно одно и то же лицо. Тогда, д у­ маю, совсем по-другому будет воспри­ ниматься иронический смысл и подтекст та­ кого рода поэтических «саморазоблачений», как стихотворение Л. Чикина «Самокрити­ ка». Но Л. Чикину тоже еще повезло. Продол­ жая читать заметки И. Аристова, убежда­ ешься, что он в состоянии низринуть с «па­ рохода современности» любого поэта или прозаика, вообще не вспомнив ни одного его произведения. Так, об И. Ветлугнне п И. Краснове ему «говорить совсем уж нет никакой возможности» (и ведь не говорит, ни об одной их строчке не говорит), хотя оба, оказывается, «цементируют собой (?) новосибирскую городскую поэзию». А кни­ гу Г. Прашкевича (какую именно? может, все сразу? — но это опять-таки бо-олыоой секрет для маленькой компании) И. Аристов «в жизни бы не купил». Почему? Да пото­ му, что «даж е нет нужды объяснять, поче­ му». Впрочем, объясняет. С одной стороны, «недосуг нам еще и серость критиковать» — много, мол, чести доказывать вам, как сказал, так и есть, а с другой — «этот раз­ говор мне не под силу». В том и собака... Записав условие теоремы о «городской ли­ тературе», И. Аристов никак не найдет пу­ тей ее доказательства. Автор статьи меняет поэтический материал на прозаический, раз­ махивая критической дубинкой, ставит ли­ цом к стенке шеренгу новосибирских проза­ иков, а результат? Ну, какой же еще может быть результат, если методы «исследования» все те же — бездоказательное и откровенно агрессивное навязывание своей позиции, стремление по­ больнее (и желательно ниже пояса) уда­ рить своего противника? Правда, в отличие от поэтических экзеку­ ций, наш ниспровергатель пытается в общих чертах знакомить нас с произведениями по­ биваемого автора, но делает это в разнуз­ данно-разухабистом фельетонном духе. Да и комментарии, которыми приправлены пе­ ресказы, хоть и создают видимость крити­ ческого анализа, но при ближайшем рас­ смотрении оказываются все теми же безапелляционными ярлыками. Вот В. Жигалкин — «признанный новоси­ бирской городской литературной критикой корифей производственной прозы». Его И. Аристов характеризует следующим обра­ зом: «Существует, как известно, такое поня­ тие — конъюнктура. Так вот: если что-то и подходит под это понятие, то это будет по­ весть В. Жигалкина «Клубок». Классичес­ кая, в чистом виде литературная спекуля­ ция». Чуете, уважаемый читатель, чем пахнет?! Прямо-таки подсудное дело! А что в дока­ зательство? А ничего, кроме утрированно­ го ернического пересказа сюжетной схемы произведения. Но само по себе подобного рода преднамеренно-тенденциозное изложе­ ние—еще не аргумент. Если, к примеру, пе­ ресказать в таком ключе «Анну Каренину», то она будет выглядеть не больше, чем пош­ лой мещанской мелодрамой внутри баналь­ ного любовного треугольника. Кстати, гвоздевой тезис о том, что иско­ мый прозаик —- «корифей производственной прозы»,— тоже ничем не подтвержден. Ссы­ лаясь на «городскую критику», якобы ч признавшую В. Жигалкина корифеем, И. Аристов опирается только на один источ­ ник—предисловьие В. Шапошникова к сбор­ нику «Короткие сутки». Но, во-первых, мне­ ние одного критика не есть мнение всей «городской критики» (воспользуемся в дан­ ном случае терминологией оппонента, ибо в Новосибирске действительно работает не­ мало профессиональных критиков и лите­ ратуроведов), а во-вторых, жанр юбилейной статьи, в котором написано предисловие В. Шапошникова, и не претендует на исчер­ пывающую и предельно объективную харак