Сибирские огни, 1989, № 3

выпадает из ансамбля «неприятного худо­ жественного бессилия» Н. Самохин, «мало­ известный всесоюзному читателю», зато «со своим собственным выражением лица». Или вот А. Плитченко — тоже где-то «че­ ловек талантливый», хотя «поэтическое его содержание совершенно однообразно» и «лишь три стихотворения (какие — И. Арис­ тов не назвал, видно, запамятовал,— А. Г.)... обладают некой самодостаточностью». Или, к примеру, Н. Закусина, у которой тоже, если по сусекам поскрести, «два-три сти­ хотворения даже определенно хороши сво­ ей элегической грустью, по-настоящему че­ ловеческой интонацией», и она, в общем-то, «вполне приличный в разговоре предмет». Вот. собственно, и все светлые пятна на мрачном лике городской новосибирской рус­ ской советской поэзии. В прозе и того хуже... Что и говорить, удручающую картину на­ рисовал нам И. Аристов. Не зря, наверное, продавщица книжного магазина, где наш неофит скупал оптом произведения новоси­ бирских писателей (надо полагать, для наглядной иллюстрации своего «открытия»), смотрела на него, «как на полного идиота». Мне, правда, думается, что автору «Г ор од ­ ской литературы» все-таки поблазнилось: если так именно и посмотрела, то вовсе не из-за местных писателей, о которых наша книготорговля (не раз о том говорилось на самых разных уровнях) имеет очень смут­ ное представление — примерно такое же, как и И. Аристов д о похода в книжный ма­ газин. Но это к слову. А что же удалось про­ честь нашему критику? Совпали ли карти­ ны воображаемая и реальная после зна­ комства с конкретным материалом? Наш­ лись ли неопровержимые доказательства «художественного бессилия» «городской ли­ тературы», тормозящей дальнейшее разви­ тие нашей словесности? Чтобы получить ответы на эти и некоторые другие вопросы, попробуем проследить ход рассуждений И. Аристова, вникнуть в самое методоло­ гию «попытки разоблачения». Чтобы упрекать в художественной несос­ тоятельности (пока сосредоточим свое вни­ мание только на этом пункте обвинения) целый (достаточно крупный и неоднород­ ный) отряд литераторов, имеющий к тому же глубокие корни и традиции, надо распо­ лагать объективным знанием как всей твор­ ческой генерации в целом, так и каждого отдельного ее представителя в частности. Но для этого лихие кавалерийские наскоки не подходят. Требуется тщательное и кро­ потливое изучение, систематизация, соотне­ сение с общими тенденциями литературно­ го процесса, историко-социальной обстанов­ кой и т. д., а также немалый жизненный кругозор и филологическая культура. Все­ го этого, увы, в работе И. Аристова не ощущается. Перед нами очень беглый и крайне по­ верхностный обзор нескольких сборников пнсателей-новосибирцев, на зыбком фун­ даменте которого строятся автором далеко идущие выводы. С точки же зрения крити­ ческой технологии, статья И. Аристова представляет собой типичный образчик так называемой «дубинной» критики, где во гла­ ве угла — демагогическое словоблудие, облыжное навешивание ярлыков и, конечно, высокомерно-поучающий, грубо-развяз­ ный, оскорбительный тон. Свой смотр «новосибирской городской русской советской литературы» И. Аристов начинает с поэта В. Крещика. Он довольно щедро цитирует его, но, странное дело, ци­ таты эти, вырванные из поэтического кон­ текста и не подкрепленные логикой точных, убедительных аргументов, подтверждаю­ щих, что стихотворения данного автора — «не более, чем малосодержательные за­ рифмованные рассказы», что в них налицо «полное отсутствие поэзии»,— так и повиса­ ют в воздухе. Причем остракизму И. Аристов подвер­ гает иной раз то, что или не соответствует его вкусу, или попросту ему непонятно. Так обрушивается он на архаичное древнерус­ ское «ея», которое В. Крещик имел «не- счастие» использовать, восходя к традициям стилистики сумароковско-ломоносовской по­ эзии. Впрочем, Ломоносов с Сумароковым для нашего «первооткрывателя» явно не автори­ теты. Если уж для него «уважаемый всеми Пушкин... скорее памятник, чем поэт», то уж сии-то архаики — вообще нечто вроде на­ скальной живописи каменного века, от ко­ торой современному здоровому прагмати­ ку ровно никакой пользы. Разве что В. Кре- щику заинтересоваться... Но ему сам бог велел. Не зря И. Арис­ тов сначала намекнул нам на это строками классика, а потом тут же расшифровал свой намек. Оказывается, «как люди-и как поэты В. Крещик и иже с ним формиров'а- лись в тот исто.рический момент, когда уровень русской поэтической культуры был удручающе низок. В поэзию они пришли практически на пустое место. Непосредст­ венными их учителями в лучшем случае были люди, написавшие в М'олодости деся­ ток искренних стихотворений..., а затем смешавшиеся с толпой всевозможных мо­ шенников и проходимцев...» Тем более, если учесть, что, как утверждает И. Аристов, «был сломан хребет русской культурной традиции, размыты категории поэтического мастерства, с ног на голову перевернута иерархия ценностей человеческих..,», то ос­ тается только посочувствовать В. Крещику «и иже с ним»: жили в лесу, молились к о­ лесу, а не Набокову, Ходасевичу или Гуми­ леву, за учителей держали всяких там Смеляковых, а не Мандельштама... Но я все-таки смею полагать, что дело не в выборе литературных учителей и уровне начитанности, хотя и то, и другое само по себе значит немало. Начитанность не есть нечто основополагающее в формировании поэтической личности, как не есть она и по­ казатель глубины духовного мира. П ожа­ луй, куда большую роль в становлении писателя играют житейский и душевный опыт, непосредственно восходящий к опы­ ту и традициям народной культуры. И я.ду- маю, что человека, к стыду своему, не про­ читавшего Северянина, Волошина или тем паче Бродского, но идущего в стихах своих от народных истоков, можно называть поэ­ том. А вот будет ли таковым стихотворец, взращенный одной лишь книжной культу­ рой?.. Да и не согласен я, что в середине 60-х годов, когда В. Крещик и его поколение входило в литературу, «уровень русской поэтической культуры был удручающе ни