Сибирские огни, 1989, № 3

ники телами своими решетки, раздвинут стены замка и разнесут его по кирпичу. Решив, видимо, что мы спятили, тюрем­ щик, сжав кулаки, ушел. Вечером на третьи сутки открыли дверь и на виду у всех поставили носилки с хле­ бом. Хлеб этот хорошо было видно, по­ скольку стоявших уже не было — они за­ няли места погибших. Нас поубавилось, но новых к бунтарям не добавляют. Думали, тем хлебом сманить, со.рвать голодов.ку , но вместо того, чтобы взять хлеб, мы с Петь­ кой Шмолиным запели: Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю. Где так вольно дышит человек... В этот раз все уже петь не смогли, нече­ го брать в легкие — так вольно мы дышим! Пели не всю песню, три куплета, все жи­ же и жиже голоса, умолкают люди, садят­ ся. Хлеб унесли. На пятые сутки голодовки распахнулась дверь и стражник по прозвищу Рысь гавк­ нул: — На прогулку! Идет, шатаясь, поддерживая друг дру­ га. Что-то вроде дольше обычного ходим, заметно по кругам: раньше по пятнадцать делали, а сегодня тридцать два прошли и не гонят — то ли забыли, когда вывели, то ли... чего это раздобрились? Заходим — батюшки! Поставлены козлы в коридоре и четверо бытовиков долбят сразу две дыры в нашу камеру: один лом держит, другой по нему кувалдой бьет — сетки на зонтах чистят. Долбили весь день: стены-то метровой толщины. Потом стражник через волчок велел отодвинуться: камни сейчас падать в камеру будут. Верно — упали в камеру кирпичи. Дыры мужики оштукатурили, сет. ки в них заделали, это чтоб письмо в кори­ дор мы не кинули. Дыры не велики, — кошка проскочит, — но потянуло в них сра­ зу. хоть и вонью — легче дышать. П осове­ щавшись, на шестой день взяли мы хлеб. Голодовка кончилась: добились дыр, очис­ тили сетки, будут ли бить, пытать — не знаем, только «угощать» ключами переста­ ли и воплей истошных из коридора не слышно — то ли прекратили, то ли в дру­ гое место пытки перенесли. А рыжий балан- дер, к нам лояльный, воспользовавшись ми­ нутной отлучкой отделенного, успел шеп­ нуть: — Я сказал о вашей голодовке везде, вся тюрьма бастует! По всему централу в эти дни были про­ биты такие же дыры! В 1946 году мы спросили пришедших в Куйбышев из Челябинска арестантов, целы ли дыры в камерах? Да, говорят, и зонты сняты, и окна расширены до прежних раз­ меров. Острог парит по ночам, как прежде. Он проглатывает живых людей, высасывает из них соки, как спрут, и выплевывает кости. Этот гигантский хищник питается чело­ вечьим мясом и дышит по ночам горячим паром, устав от дневного обжорства... Вскоре всех нас, подписавших заявление о голодовке, как зачинщиков, без вещичек бросили в «кондей». Кто видал карцер в Петропавловской крепости, тому говорить не надо, что это такое; это каменный ящик с дыркой вместо окна, без стекла, ни нар, ни печи, пол бетонный. Все мы в летнем, нас пятеро на пяти квадратных метрах. Войдя в номер «люкс», я огляделся и первым сел к срруйке у окошечка; после камеры так хррошо показалось дыхнуть досыта сырого воздуха... К вечеру вторых суток ая'гяяа закрыла горло, нечем дышать. Бьют в дверя ребята: — Больного заберите! Чаще всего в карцерах сидят бандиты. Может, и отделенный не знал, что сегодня в кондее одни политичеокие, не думал и фельдшер — пришел, суиул термометр, а там — на вьесь градусник жара. В носилки — и унесли..Но от другого стражника лек- пом узнал, видимо, что несут-то не своего, а «фашиста» и велел бросить полутруп в сарай. Потом... степь ровная и бескрайняя, на­ сколько хватает глаз — никого. Но вдруг вяжу, катится по степи лавина белых комьев. Они огромные, с дом высотой, словно бы нанизаны на общий стержень — вал катится цепью и нет промеж них раз­ рыва — ни В!П|раво, ни влево цепь не обе­ жать, она до самого горизонта. Вот она все ближе, ближе. На одном шару грязное пят­ но, похожее на человечью рожу со злове­ щей ухмылкой. Смекаю; между круглыми комьями пустота, если упасть точно — не раздавит. Вал передо мной, я падаю, он со скрипом прокатывается дальше... Пришел в себя, лежа на куче мертвецов. Левая рука подо мной, правая вывернута, на ней лежит труп. Стал вытягивать, заше­ велился, чую, живой я, в сарае где-то. Сза­ ди слышу людской гов'ор, подошли, полог сдернули: — Смотря, падла, живой ведь, а? Во, сука, живуч!' Вечор его мертвым сюда кину­ ли, на дворе Покров, а он талый! Придет­ ся вынуть. За ноги тяиут, хохочут, на землю броси­ ли. Поднялся на колени, думая, носят же они на шее кресты, попробую так: — Спасите, христа ради, ребята, живой же я! — Христа вспомнил фашистенок! Следует дикий мат и пинок под зад. В бога я, конечно, не верил, но пусть, думаю, бьют, лишь бы в тепло отволокли. Подня­ ли, двое повели, а двое оставшихся приня­ лись укладывать трупы из носилок в шта­ бель. В больницу кинули, вернее, пока в тамбур холодный, лежу, в голове то муть черная, то засветлеет, тогда вижу в небе крутящиеся самолетики. Пришли саиитары, под руки схватили, в палату зав'ели. Боль^ ница в тюрьме — это щитовой барак, с о б ­ щими нарами из нестроганых досок, без постелей, на них лежат все на одном боку впритирку, в своих одежках — к то в чем — еще живые люди. Раздвинули, лег и я на бок туго меж соседями. Дали красного стрептоцида, глотнул, опало в горле через неделю, увели обратно в восьмую. Можно было соврать, когда спросили, из какой ка­ меры, но в восьмой осталась моя котомка, в ней материна одежонка, а как без нее — осень, ну и соседей там зная, Сыркин там, другие, с кем успел познакомиться. Долго еще сидел в восьмой: всю зиму с 37 -го на 38-й, все лето 38-го д о ноября. Оставшиеся в карцере мои однокашники так и не по­ явились в восьмой — или в другие каме-