Сибирские огни, 1989, № 3

такая, а сколько их еще впереди, таких дорог, тяжких, горьких, безрадостных, по чужим городам, по тайге, по волжским степям?.. На первом станционном пути — товарные вагоны, в них нас и погрузили; никаких нар — хочешь сиди, хочешь стой. Стены вагонов в коровьем кале — недавно везли скот. Один бог знал — куда повезут. Меж со­ бой зеки молчат, боятся случайно обронен­ ного слова, а вдруг рядом подсадная утка — сексот. Не боялись только вслух выра­ жать надежду: — Вот узнает об этом Сталин, и нас вы­ гонит на волю! И до конца 1939 года ждали, верили «отцу», вот он произнесет новую речь, где про «головокружение от успехов»... Но он, «отец», уже сказал речь перед избирателя­ ми Бауманского района, в коей ясно изло­ жил намерение всех «противников власти» в смирительных рубашках прокатить на во­ роных. После 1939 года все убедились: никакого пересмотра дел не будет, не затем сажали, чтобы отпускать, что все это не ошибка, а заранее спланированная, продуманная ак­ ция произвола, продиктованная Сталиным: ему нужны были миллионы дешевых рук, задавленных, сломленных, безропотных ра­ бов, потом и кровью которых он укрепит свой режим. Двое суток везли. Встал наш «пятьсот веселый», приехали, значит, ку­ да — не видно, потом узнали — Челябинск это. И снова: «Шаг влево, шаг вправо — считается попыткой к побегу. При попытке к побегу конвой стреляет без предупрежде­ ния». Снова пеший строй через весь город. Бредем в пыльном облаке, понурые, голод­ ные — пока везли, сутки ничем не кормили. Стоят жители на тротуарах молчаливые, угрюмые — ведут их врагов! А как же — все средства массовой информации нагне­ тали ненависть: «Разбить!» «Раздавить!» «Уничтожить!» Одна старушка приблизилась, хлеб ко­ му-то передать хотела, но конвоир не раз­ решил: — Нельзя, кажу, заборонено! А заборонено нам было все, не запреще­ но дышать, но и то — пока. Колонну во дворе разделили и начали кучами разводить по централу: коридоры в нем длинные, в них шагов через тридцать перегородки ре­ шетчатые из металлического прута в палец, с калитками, замками, с часовым. Пока д о ­ шли до камеры номер 8 , за нами закрыли тринадцать замков! Боже ты милосердный, когда же мы пройдем их в обратном по­ рядке и пройдем ли? Камера номер 8 че­ лябинского централа — это подвал, на тридцать коек рассчитанный, два окна метр на метр, вровень с землей, шагах в пяти от них — дощатый забор в три человече­ ских роста, за ним — главная кирпичная стена — ограда. В камере, у двери — па­ раша литров на сто, дощатые щиты на спа­ ренных койках вместо матрацев, бетонный пол. Надзиратель с глазами хищного ястре­ ба (мы его звали — Рысь) открыл желез­ ную дверь — знакомая по Кургану карти­ на; подвал полон голых людей, входить не­ куда, у параши даже стоят человек десять. Может, думаю, в другую камеру поведут, туго же тут, но нет, орет надзиратель: А ну, потеснитесь, гады, мать вашу! Но «гадам» некуда тесниться, разве если штабелем лечь, как дрова. Тут подошли еще четыре мордоворота, и все разом стали вдавливать нашу группу (нас человек во­ семь) в камеру. Стоявшие у параши упали, нас давили, и мы свалились на них — куча мала. Рыча жмут дверь надзиратели, прес­ суют. Один из наших не успел убрать из притвора ногу — и кости его хрустнули... — Люди добрые, спасите, пустите но- гу-то! Сломали ногу! Что делаете вы! А люди, те, что за дверью, хохочут, пну­ ли его ногу и закрыли каземат. Ори, хоть сколько;— не отопрут и врача не позовут. У стражников еще «работы » много — надо в другие камеры набивать людей. Людей — это по-ьишему, по-ихнему мы не люди — скот. Только через два дня того, ломаного в дверях, увели. В камере так жарко, что бери веник и парься, душно — пахнет от параши и потом людским, углекислотою, что мы выдыхаем. Вентиляции нет. Слышу крик: — Миха,, давай сюда! Смотрю — ба, то ж Тюменев! Вот встре­ ча! Идти к нему, а как? Ступить-то некуда. Сидят кто в трусах, кто в чем, мама род­ ная, голые люди, сидят рядами так плотно, что’ руки им приходится держать перед со­ бой (локти много места занимают). Спере­ ди, сзади, с боков — голые тела. Ты си­ дишь на своей котомочке, а поскольку она тощенькая, то колени ног твоих приходятся тебе к подбородку и ты согнут, как йог. Хорошо еще, что живот твой пуст, в такой позе сытому бы хана. Но сытых тут нет. Может, были попервости, теперь подравня­ лись, стройные все стали, даже тощие. На коленях лежит в тряпочке остаток пайки, она, паечка, четыреста граммов и, чтобы не сч>есть ее утром всю сразу, а есть всегда хочется, и не смущала бы она своим видом тебя самого и соседа, ее завертывают в тряпку, в мешочек, в майку, снятую с себя. Стою в нерешительности — как же идти? А Василий опять: — Пробивайся, Миха, сюда, смелее да­ вай! Снимай обувь, клади в мешок, кидай его ко мне, сам вставай на четвереньки и дуй прямо по людям! Мы все тут так х о ­ дим! Не стесняйся,, иди, ползи! Разделся до трусов, вещички в сумку — Василию кинул, встал на четыре кости, по­ пол з— кому на плечо, кому на горбину обопрешься — никто не возмущается — та­ кая тут «дорога»: не по ковру, по живым людям, вернее, по человеческому мясу. И такие дороги были. А он, Вася-большев'ик, сидит не на полу, на койке, тоже вплотную к соседям, через роговые очки свои смеется, рад, что зем- ляк-одноделец пришел. Так вот он, Вася- Василек, где обосновался! Васильком его звала жена Маруся, сразу после ареста отрекшаяся от него, взявшая развод, чтобы успеть урвать другого. Две койки поставлены вплотную, щиты на них дощатые, никакой постели, лежат на них ночью валетом десять человек, повора­ чиваются по команде крайнего. Лежать можно только на боку, на спине — это роскошь. Валетом (мы говорили «валь- том ») — это когда твои ноги на голове со­ седа. Валетом укладывается больше, пото­ му так и решили.