Сибирские огни, 1989, № 2

верждения дела, столь ярко проявленные Иконниковым на новом для него поприще. Придя однажды, это стремление уже не покидало Мефо- дня Игнатьевича, и, когда Иконников, полагая, что сам, хотя все случи­ лось несколько иначе, предложил себя интересаном в дело, Студенников с радостью, которую, однако же, не показал, согласился. И, кажется, не прогадал: ущерб, который Иконников наносил делу, приворовывая, с лихвою окупался его расторопностью, умением быть жестким, а подчас и жестоким, если того требовали интересы дела, то есть таким, каким сам Мефодий Игнатьевич не был, или, во всяком случае, считая себя челове­ ком добрым и справедливым, не хотел быть. Он никому не говорил, даже себе, что Иконников стал как бы продолжением его внутренней сути. Но сам-то Иконников уже давно догадывался, что так привязало к нему хозяина, и с каждым днем вел себя с ним все более уверенно, а со време­ нем обрел и власть над его волею, которая оказалась не так сильна... Это, впрочем, только это смущало Мефодия Игнатьевича, все же осталь­ ное было вполне в его представлениях. Марьяна ни о чем не знала и злилась. У Студенникова не однажды возникало желание сказать: — А что же, прикажешь мне самому копаться в дерьме? Нет уж, уволь... И всякий раз, думая так, он вспоминал покусанного муравьями, рас­ пухшего, страшного в своей наготе мужика, а еще того, длинного, худого, с глазами шальными, яростными, слова его: — Что же это деется, хозяин? Иль по правде такое измывательство над человеком?.. Словно бы не говорил, а требовал... Суров, в случае чего, не спустит. То и смутило, а малость спустя рассердило. Но сдержался и жалость наплыла к несчастному. А про стражника, залютевшего в измывательст­ вах над людьми, слыхал и раньше. С приисков, кажется. Велел разыскать его и наказать примерно. Все вроде бы ладно сделал, а на душе долго еще было погано. — Да что я, последний приказчик, возиться в дерьме?.. С того дня и засела в голове думка про верного человека: чтоб был рядом и судил-рядил про все, и самое подлое тоже, что неизменно окру­ жает любое дело. В душе у Мефодия Игнатьевича этакое вавилонское столпотворение, этакое сдвижение всего и прочего, что и не разобраться до скончания века. Да и надо ли разбираться? Пожалуй, не надо... Он так решил, сло­ манный и смятый тем, что увидел на железнодорожной станции, остро ощущая свою'личную вину за случившееся. Он пришел к Александре Васильевне и сказал, что устал и хотел бы остаться у нее навсегда. Все же думал, побудет у возлюбленной неделю- две, и уйдет... Но, чем больше жил у нее, тем невозможнее казалось это. Вдруг открыл для себя, что ему ничего уже не хочется, кроме того, чтобы рядом была, ни на минуту не оставляла его одного Александра Василь­ евна. Впрочем, отчего же — вдруг?.. И прежде, когда заходил к ней, чувствовал себя спокойно, уютно, спадало напряжение, которое не поки­ дало во всякое время. Уже и тогда к нему приходила мысль, что он здесь, в этом большом и умело обставленном доме, только и к месту, а все другие могут обойтись без него, умри он завтра, и вряд ли что изме­ нится. Но отгонял от себя эту мысль, норовил поскорее уйти, полагая, что ждет дело. Со временем понял, что и дело может обойтись без него, четко отлаженное, работающее, как часовой механизм, уже не требовало его вмешательства. Мефодию Игнатьевичу казалось, что возле Александры Васильевны он обрел себя, стал таким, каким был бы, если бы не обстоятельства. Но он ошибался, не знал, что подчас все, находящееся вне нас и чему мы вынуждены подчиняться, сильнее собственной нашей сути, а может, уже и неотделимо от нее. Ему было хорошо с нею, так хорошо, что нет-нет да и тревожила мысль, что это ненадолго и скоро все сломается. Он гнал эту мысль от себя, но она снова приходила. Однажды потемну разлетелось стекло на 94