Сибирские огни, 1989, № 2

не принимал их, полагая, будто не про него те мысли, а про кого-то еще. Но чей-то голос упрямо твердил ему: «Ты хотел бы смотреть на мир со стороны, дивуясь и негодуя и делая вид, что это не касается тебя. Ты всю жизнь стремился к тому, чтобы отодвинуться от других, словно бы мир для того лишь и создан, чтобы ты был сторонним наблюдателем и выно­ сил о нем суждение. Но ведь ты и сам часть мира, и от этого никуда не уйдешь. Ты желал бы думать, что мышиная возня не для тебя. Но так не бывает. Если ты часть мира, то и мышиная возня не может' не вовлечь тебя. Так, собственно, уже и случилось, по ты не хочешь, боишься пове­ рить в это.» Мефодий Игнатьевич склонен был думать, что он противостоит миру, а на самом деле он противостоял лишь части мира, пускай и большей в сравнении с тою, к которой принадлежал. Здесь были работные люди, что с утра вставали к станкам, рвали скалы и пробивали тоннели на участках железной дороги, которые он взял в подряд. Эти люди долгое время не вызывали в нем ничего, кроме сочувствия, потом появилось любопытство, острое, почти болезненное, и он думал, глядя на них, исху­ далых, изо дня в день исполняющих одну и ту же работу: «Неужели это все, к чему вы стремились, и больше вам ничего не надо?..» Он, может, и спросил бы, но они были молчаливы и, кажется, ни о чем не хотели знать. Впрочем, Мефодий Игнатьевич вряд ли спросил бы, в таком слу­ чае надо было задаться вопросом: «А кто же тогда ты, стоящий над все­ ми ими? И почему ты должен возвышаться над всеми ими, а не кто-то из них, или не все они разом над тобою?..» Можно было сказать, что так распорядилась судьба, многие из тех, к чьему сословию он принадлежал, но с чем не желал согласиться, полагая себя выше и благороднее всех их, вместе взятых, так и делали, и в том находили успокоение. Но Мефодию Игнатьевичу этого было мало, он хотел другого объяснения, а оно не сыскивалось, и это было так мучительно, так горько, что он даже в луч­ шие свои часы вдруг забывал про дело, которому служил, и пытался найти разгадку сомнению, неожиданно завладевшему им. Но не умел найти. И тогда он совершал то, что давало повод называть его благоде­ телем или, напротив, расточителем, «белою вороною», которой не место в приличном обществе: отсылал деньги в приюты или повышал расценки, а потом с любопытством ожидал, что скажут работные люди. Но те ча­ ще молчали, принимая это не то как должное, не то как очередной «каприз» хозяина, которому некуда девать деньги. Мефодий Игнатьевич думал, что он делает благо людям из сострада­ ния к ним. Но теперь-то он знает, что это не так, он старался помочь ра­ ботным людям намеренно, хотя в те минуты мысли его были совсем о другом. Вот в чем дело: намеренно!.. Из любопытства ли, из страха ли перед теми, кто унижаем им изо дня в день непосильной работою и да­ же просто своим безбедным существованием. Они с самого начала со­ стояли с ним в вечном конфликте, и он про это догадывался, но не хотел, чтобы его смутные чувствования шли дальше догадки. Он как бы само­ устранился от неприятного, и в такие минуты находил отдохновение в том, что разорял, делал ничтожными и жалкими тех, кто принадлежал к части мира, к которой принадлежал и он сам. Жалобы и стенания себе подобных он воспринимал с холодным равнодушием, изредка придумы­ вая себе какие-нибудь высокие оправдания, но чаще обходясь н без них: — Тля... Со мною небось никто так не поступит. Е!и те, ни эти... Кишка тонка! Это желание самоустраниться от неприятного в конце концов приве­ ло Мефодия Игнатьевича к тому, что он призвал к себе Иконникова и предложил ему место рядом с собою. Не день и не два он прислушивал­ ся к разговорам о новом приказчике Баргузинского прииска, поначалу удивлялся, а потом удивление сменилось интересом к человеку, которого вроде бы знал, но, как оказалось, не знал вовсе. Он не помнил, когда к этому вполне благопристойному интересу примешалось стремление с большею для себя выгодою использовать качества человеческой натуры, по сути низменные, а все ж, как думал, иной раз необходимые для ут