Сибирские огни, 1989, № 2

и беспомощен, тем более отходил от природы, полагая себя и значитель­ нее и сильнее, и вот уж наступило время, когда он захотел возвыситься над нею и брать все, чего не возжелал, нимало не считаясь с губитель­ ностью этого своего отношения к Сущему. И то было началом его конца. Минуло время, и Александра Васильевна поняла, что как раз такая, открытая и незатейливая в своих чувствованиях, она более нужна Мефо- дию Игнатьевичу, чем если б была утонченною и глубокою, как привык­ ли сознавать в обществе, натурою, то есть в меру скрытою, в меру лука­ вою, иногда с теми неожиданными проблесками чувств, которые пуще всего и запоминаются, но чаще расчетливо и на много ходов вперед все про себя знающею. Уже вторую неделю Мефодий Игнатьевич не выходил из дому, хотя с просьбою или с требованием оставить свое пристанище не однажды приходил Иконников. Отчего же так: поймешь разве?.. Да оттого, навер­ ное, что по отношению к Иконникову это нынче звучит как раз подходя­ ще, много воли забрал компаньон, однако ж не столь много, чтобы даже при его умелости и изворотливости все решать самому. Он приходил и вынужден был подолгу стоять у порога, пока не появлялся Мефодий Игнатьевич. А тот появлялся для того лишь, чтобы с удивлением посмот­ реть на него и подтолкнуть в спину: — Иди, иди, голубчик. Не мешай!.. Удивление Мефодия Игнатьевича происходило от того, что Иконни­ ков тоже казался ему нынче серым, говорил своей возлюбленной с вино­ ватою улыбкою: — Скажи, пожалуйста, и этот серый, как мышь. А зубки-то еще не старые, острые, покусать может... Александра Васильевна смеялась, и Студенников тоже делался весе­ лым и беззаботным и все толковал про свою любовь, которая единствен­ но нынче не серая, а теплая и мягкая, н он хотел бы, чтобы она такою была всегда. Заглядывал к ним и пристав, словно бы для того только, чтобы поин­ тересоваться, жив ли Мефодий Игнатьевич, а то нынче многие подряд­ чики побиты одуревшей толпою, которая тысячеголова и живуча, разго­ нишь в одном месте, сейчас же соберется в другом, и опять все начинай сначала. — Тут никаких войск не хватит,— жаловался пристав.— Потому как все нынче заодно: и вольные, и каторжные... Чарочкою угощала пристава приветливая хозяйка, но, как и Мефо­ дий Игнатьевич, не слушала, нетерпеливо ждала, когда уйдет. Пришла однажды и Марьяна, непривычная какая-то, потерянная, усталая, села на лавку возле порога (изба-то крестьянская, по-сибирски надежно и широко, с придумкою, рубленная), спросила у Студенникова: — Домой не пойдешь? Александра Васильевна насторожилась, но что-то подсказало: не надо бояться, нынче у нее красный день. — Нет,— сказал Мефодий Игнатьевич — Не пойду... И Марьяна, удивительное дело, словно бы этого и ждала, вроде бы даже обрадовалась, хотя ничто не изменилось в лице, такое же усталое и грустное, но Александру Васильевну не обманешь, нутром почуяла, так и есть. И возликовала и жадно стала целовать возлюбленного, когда Марьяна ушла. Больше их никто не тревожил, и во все остальное время они были предоставлены самим себе. И это не тяготило их. Неделю-другую спустя стали удивляться, как же могли обходиться друг без друга, не видеться по неделям, а то и по месяцам. И пугались того, что было, и не хотели бы, чтобы это, бывшее с ними, возвратилось. Если бы теперь кто-то, понимающий толк в людях, поглядел на Сту­ денникова, наверняка сказал бы, что с ним случилось что-то и ему надо помочь. Обратил бы внимание на то, что Мефодий Игнатьевич сильно исхудал и в глазах у него мечется нездоровый блеск, который был бы естественен разве что для сумасшедшего, но отнюдь не для богатейшего