Сибирские огни, 1989, № 2

— Ты чё меня сторожишь?.. — А я почем знаю? — отвечал Назарыч.— Хозяин велел. Моя б во­ ля, я б тебя давно... — Так зачем же лечил меня, травами отпаивал, ночами не спал? — удивлялся Христя.— Я уж стал подумывать: человек ты... — А я и есть человек. Токо другой... Для меня важна служба, без ее я червь, гнида, любой может раздавить. А с ею я человек! — Но служить-то тебе все едино, кому. Иль не так?.. — Так, так...— радовался Назарыч.— Я и на прииске службу нес, и на «железке», а теперь, значит, здеся. Без дела не сижу. Стало быть, во всякую пору надобен. — Поганая у тебя служба! — Это как поглядеть,— не соглашался Назарыч.— Для кого-то и поганая, для меня нет. Она силу дает мне, власть. Вот гляжу я на тебя и радуюсь: ить от меня зависит...— Но тут же поправлял себя:— И от меня тоже, чего сотворить с тобою. Ненависть жила в глазах у Назарыча, по прежним годам помнил Христя: всегда-то вроде бы безразличные, сонные даже, а нынче другие, ледяные. Попервости удивлялся этой ненависти, а потом и удивляться бросил. Назарыч как-то с неохотою, словно бы случайно, сам того не желая, обронил: — Я таких, как ты, с давних пор ненавижу, стали вы мне поперек горла. Как кость. Много про себя мните, ничьей власти не признаете. А можно ли так?.. Ить кто вы?.. Тварь божья... Потому гни спину, рабст­ вуй. Правду сказать, хозяин тешит себя надеждою, что обломаешься, станешь служить ему. Не верю... Нагляделся на вашего брата! Христя понял, отчего с ним возились, считай, с того света вытащили, и все же хотел бы верить, что это не так, и Назарыч наговаривает на Лохова, и вовсе тот не собирается заставить служить ему, а подсобил в трудную минуту по доброте душевной, были ж в свое время товарищами, бежали вместе с прииска, прятались... Иль давно это было и запамято­ валось? Но как-то приехал Лохов, подсел на лежанку, заговорил тошнотно­ сладким голосом, и неспокойно сделалось: тот ли перед ним человек, каким знавал, иль подмена вышла? Верно что, подмена... Про жизнь сказывал Лохов, сманывал вроде бы, про свою власть над людьми по нынешним смутным временам особенно крутую. Тогда ж и сказал, что его, Киша, по всем кабакам и таежным чащобам ищет жан­ дармерия, наговорено иа него сполна: и бунтовщик-то, и злыдень, едва ли не убивец... Христя не верил, а все ж на сердце побаливало: чего там, иль вовсе без ума — такое навалилось?.. Небось не я шел противу наро­ ду, а солдаты и офицеры... С них и спрос! Раз приехал Лохов, другой, и все одно по одному: иль я не милости­ вец, иль не меня должен ты возлюбить сердцем?... Христя долго терпел, но потом стало невмоготу, в лице сделался черный, проснулось в нем исконное, от лихого отца, гордое и яростное, плеснул в лицо бывшему своему товарищу не злое, нет, устоявшееся на ярости, насмешливое: — Ты чего от меня хочешь, раб божий?!. Взвился Лохов, поднял голос до визга щенячьего: — Сам раб!., сам!., сам!., раб!., раб!.. Единственно унижения хотел он от Христи, словно бы от этого зави­ села вся его жизнь, и хотел страстно, мучительно. Когда Киш был в бес­ памятстве, он приезжал и долго смотрел в исхудавшее лицо, думал: вот оправится от ран и сделается мне верным. Спрошу тогда: «А помнишь, Христя, как надсмехался надо мною?..» Но, может, и не спрошу, а только погляжу на него, никлого. Тем и возвышусь... Но вышло не так, как думал. Христя не пожелал смиренного униже­ ния, и все те радостные раздумья, которыми Лохов тешил себя, раство­ рились во мраке, прозванье которому упрямство Киша. Филимон потому и хотел от Христи унижения, что чувствовал, есть в нем такое, чего в са­ мом сроду не было, а он стремился, чтоб было, и думал, когда добьется