Сибирские огни, 1989, № 2

— Пошли... Тьма была черна и непроглядна, и он не сразу увидел человека, а когда увидел, узнал в нем Сафьяна Крашенинникова. Спросил с удив­ лением: — Ты что здесь делаешь? — Да вот брел по степи, и вдруг эта чертова кутерьма налетела. За­ кружила... Но скоро, думаю, спадет. Глянь-ка, над гольцом светлеет уж... Бальжийпин посмотрел в ту сторону, куда показывал Сафьян: и впрямь светлеет.:. Но что это? Тень какая-то на полоске, разглядишь ее сразу, и не холодная, живая и трепетная, старухина тень. Спросил у Сафьяна, видит ли он эту тень, и тот ответил, что ничего не видит, ника­ кой тени там нету. Странно, подумал, но тут же решил, что случилось что-то с его давней знакомой, умерла, видать. Она, наверное, хочет, что­ бы он пришел и успокоил ее душу. Помедлив, Бальжийпин заговорил о старухе, и волнение, которое испытывал, по мере того, как говорил, дела­ лось меньше, а под конец и вовсе растаяло, остались грусть и жалость к старухе. Он сказал все, что знал о давней знакомой: и про мужа ее, при­ нявшего смерть на огне, и про душевные муки старого человека... — У каждого своя беда и боль тоже своя,— вздыхая, сказал Сафьян.— В последнее время я стал задумываться, что никто на земле не живет сам по себе, все мы связаны какими-то нитями, вроде б и слабые нити, а не рвутся. Один подле другого, так и маемся вместе. Часто и не знаем сами, но я так чую, что связаны... Вот вроде бы не знал я ничего про ста­ руху, а нынче думаю, неправда это, все, что ты рассказал про нее, мне уже давно известно, и я встречался с нею прежде, только запамятовал Жаль! Может, если бы я пришел к ней днем-другим раньше, подсобил бы. А теперь ты говоришь, что она померла. Но, может, нет, не померла?. — Умерла. Я знаю,— убежденно сказал Бальжайпин, и сам подивил ся своей убежденности, которая была ул< слишком упряма и не грела привык оставлять людям хоть малую надежду, но теперь поступил по другому, вопреки всему тому, что жило в нем, доброе и мягкое, не терпя щее черствой и холодной категоричнсти в суждениях. Странно, что он поступил так. Впрочем, этот его поступок был совершен как бы помимо его воли, а согласно совсем другой воле, которая была много выше его собственной, сильнее. К тому же словно бы что-то толкало в спину и го­ ворило: «Иди, иди... Чего же ты медлишь?..» Бальжийпин не был суеве­ рен в том смысле, в каком отмечались суеверием люди, что жили в степи. Какие-то памятливые, однако ж мало что значащие приметы он или старался не замечать, или тут же забывал про них. Но нынче не мог, что-то мешало. Кутерьма снежная отбуйствовала, отгуляла, стало в степи тихо и ясно, и снежные завалы поискривали нехлопотно и незлобиво, и нельзя было сыскать и малой детали, которая бы сказала, что совсем не­ давно в степи шально и бездумно мела метель. — Пошли,— сказал Бальжийпин. Сафьян хотел спросить: куда?..— но в последнюю минуту передумал, в лице у Бальжийпина была растерянность, не углядишь ее сразу, лучи света играли на смуглом лице, то с одной стороны осветят, то с другой, причудливые, легкие, веяло от них легкомыслием. Однако ж стоило при­ близиться к улусу, в котором Крашенинников был не далее как на прош­ лой неделе, так и увидел, когда очутились в тени низких, обшитых облез­ лыми шкурами юрт, растерянность в лице у лекаря, и жалко его сдела­ лось, захотелось помочь, только не знал: надо ли помочь, будет ли при­ нята его помощь? У бурят и тогда молчат, когда на душе нестерпимо больно и, кажется, вот-вот поломает человека боль. Не любят, когда пристают с расспросами, и обычного сочувствия, знает Сафьян, тоже не любят. И он не спросил, отчего Бальжийпин не в себе. Юрту увидели издали — черною отметиною иа белом заснеженном взгорье. Сразу за нею, упадая с крутого обрыва, начиналось ослепитель­ но яркое, в ледяном крошеве и глыбистых торосах, море. Было море не­ подвижное, глазам больно глядеть на его неохватность. Что-то предуп­ реждающе холодное почудилось Бальжийпину в морской неохватности,