Сибирские огни, 1989, № 2

артели, сыскивал рядчиков, которые еще не положили головы, спращи- вал с пристрастием: с чего бы разошелся мужик?.. Случалось, отвечали, говоря про разные притеснения, но Мефодий Игнатьевич и слышать не хотел, ведь сам-то он никого не обидел... А только, говоря это, не чувст­ вовал уверенности. Он и сам не смог бы объяснить, что с ним происхо­ дит, в конце концов, он ведь действительно никого не обидел, и даже больше, стремился помочь, если считал такое деяние справедливым. И тут подумал: а что справедливо, что — нет?.. Помнится, Иконников по­ требовал увольнения всей артели, которая стояла на взрывных работах, говоря, что там появились недобрые людишки, смущают рабочих, не ве­ лят им подчиняться хозяйским приказам. Когда же Мефодий Игнатьевич спросил, зачем увольнять всех, может, всего-то и надо — прогнать пару- другую зловредных людишек, Иконников решительно возразил: — Заразу надобно вырвать с корнем, да и другим, падким на разные слухи, будет острастка... И он согласился, хотя на душе кошки скребли, что-то не понравилось даже не в самом решении, а в скоропалительности, с которою было вы­ несено решение. Но постарался поскорее позабыть про то, что сделал, подписав бумаги. Заметил, в последнее время хотел бы не думать о не­ приятном, и это иногда удавалось. Неожиданно охладел к делу. Впро­ чем, отчего же неожиданно? Видать, исподволь копилось в нем, обрастая все новыми и новыми, успокаивающими сердце, суждениями о жизни, которая обойдется и без его постоянного вмешательства. Да и дело вряд ли пострадает, крепко поставлено им, и теперь катится по ровной дороге. И слава богу!.. А все же иной раз, чаще с неудовольствием, вспоминал слова отца, говорил тот за неделю до смерти: — Вроде бы ты и мой сын, а вроде бы и нет, неотчаянный, силы в тебе внутренней не чувствую, дерзости, все норовишь, чтоб ровненько да чистенько, а в жизни не так: кто успел, тот и съел... В мать, выдать, та до последнего дня только и знала, что охала да клала поклоны. Слаба бы­ ла, не от жизни... Верно, чувствовал Мефодий Игнатьевич в себе и от матери что-то, да только и от отца досталось немало: ухватистость, дерзость, когда вдруг загорится и дело придется по сердцу, и начнет управлять им смело и сноровисто, на загляденье другим и на зависть. Но так случалось теперь редко, все больше томилась душа, выискивая нехлопотное, по малости, а чего-то большего сторонилась, пребывая в робости. Мефодий Игнатьевич тешил себя мыслью, что живет нынче умно и ладно, все больше про себя думает, про то, что есть в нем такое, об чем прежде и не догадывался. Он едва ли не каждый день выискивал в себе новое, но, странно, выискивал лишь доброе, про все ж остальное знать не хотел. Бывало, и думал про себя: а ведь завистлив ты и жесток не в ме­ ру, иль не ты в прошлом году разорил рязанского купчину?.. Ты, конечно, больше некому... Добился, что ему дали наихудший подряд, отчего пока­ тился под гору купчина, и году не прошло, как спустил все свои капита­ лы. Право слово, не велики оказались, с такими капиталами сидеть бы в Рязанщине, так нет, размаху захотелось, в Сибирь-матушку потянуло. Дурак!.. Но думал легко и тут же забывал... Не любил тревожить неладное в душе, а может, и не в душе, она, слыхать, и у разбойника светлой бывает, а он нешто разбойник, в другой какой-то части существа, есть, наверно, в человеке и эта самая часть, где подленькое скрывается, вот выплеснется наружу, нагадит-напакостит, и опять спрячется, и тогда идет человек н улыбается, а то и к людям обо­ ротится и спросит с некоторым даже удивлением: а что я такого сделал? Он сам, понимаешь... И поверят ему, или сделают вид, что поверили... Есть, есть та самая часть в человеке, дурная, Мефодий Игнатьевич знал про нее не понаслышке, хотя было б лучше, если б не знал... С первого же дня буйства на «л<елезке» не усидел дома и прямиком, не заходя в контору, где правил делами Иконников, и, что греха таить, умело правил, воровал, конечно, приумножая и без того уж немалый свой капитал, да