Сибирские огни, 1989, № 2

зался в артели, так и назвал его, а потом велел убираться. Суров Мефо­ дий Игнатьевич, не любит, когда в его дело мешаются. Впрочем, это он раньше не любил, а нынче... другой он нынче, для артельного люда не­ понятный, хоть, случается, ласковым быть норовит, а все ж не лежит к нему сердце. Чужой!.. Но да бог с ним, нынче другое взволновало Хрис- тю, даже чувство радостное словно бы подостыло, смотрел на цепь сол­ датскую и не понимал, чего ей тут, на станции, надо и почему она, как только пришел еще один офицер, серый, хмурый, ощетинилась штыка­ ми?.. Безногий солдат наперед сунулся, поднял руку, сказал хрипло: — Братцы! Чего же вы?.. Еще что-то хотел сказать и не успел... Загрохотало вдруг, зазвенело, запахло пороховым дымом. Упал солдат калечный, толпа ахнула, изум­ ленная. А потом еще один упал. Еще... Христю обожгла мысль: «В лю­ дей стреляют. В людей!..» А вместе с этой мыслью накатила ярость, смяла все остальные чувства, горячая, не совладаешь с нею. Закричал что-то хриплое, едва ли кем-то услышанное, голос сделался слабым, не выплеснешь ярость. То и худо... Может, и полегчало бы, смешался бы тогда с толпою, оберегая себя. Так нет же... Рванулся на цепь солдат­ скую, словно бы норовя протаранить ее, разметать... Но ударило в левую руку, чуть повыше локтя, остановило, точно на стенку наткнулся с ходу. И не было больно, нет, лишь рука от толчка сделалась вялою, непослуш­ ною, и хотел бы приподнять ее, чтоб смахнуть со лба пот, да куда там... Долго еще бушевала в груди ярость, неуправимая, горделивая, стучало в мозг: нам ли хорониться за чужие спины, иль мы не таковские... Что-то неподвластное разуму. Много позже, подостыв и почувствовав острую боль в руке и всецело, до самой последней жилочки во взмокшем и усталом теле, мало-помалу отдаваясь ей, не мог понять, что творилось с ним в те минуты: верно что, была ярость, но ведь было и другое, преж­ де никогда не ощущавшееся им торжество духа, от которого радостно становилось: вот, дескать, какой я... отчаянный, мне все нипочем. И сам Колька Ланцов позавидовал бы... Киш доверился этому, прихлынувшему, дорогому до последней ка­ пелюши торжеству духа и не хотел ничего другого... Уж и кровь бежа­ ла по руке, и в глазах было не так ясно и зорко, а он все шел и шел... И цепь солдатская дрогнула, оборвалась, пропуская, и он прошел сквозь нее и очутился в тайге, и только тогда нахлынула боль, жгучая, пронзи­ тельно острая, однако ж и в эти первые секунды торжества духа никому не хотелось уступать своего места, даже этой, казалось бы, нестерпимой боли. И все ж по прошествии тех секунд унялось, рассыпалось, исчезло... Христя сжал зубы, искоса поглядел на раненую руку, попытался снять рубаху, и не смог... Он брел, шатаясь, по тайге, уже и позабыв про то, где был минуту-другую назад, в глазах потемнело. Отчего бы? Иль так скоро закончился день, и ночь пала на землю?.. Но скоро и думать за­ был про это: не все ли равно, день ли, ночь ли?.. А в руке все саднило, жгло и хотелось лечь на землю и грызть зубами жесткую лесную траву: авось тогда полегчает?.. Но он не делал этого, было в душе что-то шибче подобного желания, сила какая-то, она толкала все вперед, вперед... И он шел даже и тогда, когда уже ничего не видел, темнота, и та словно бы растворилась в странном, не существующем на миру цвете, в пестрядин­ ном каком-то, да нет, в ослепительно пестрядинном, который увиделся Христе совсем недавно, когда перестала мучать боль, она уже не мета­ лась по всему телу, отдаваясь в самых неожиданных местах, а словно бы зачугунела и теперь жила только в руке, сделавшись слабою, едва раз­ личимою среди прочих чувствований. Но скоро и этот пестрядинный цвет исчез, и перед глазами сделалось ясно, светло, а только странно, что сквозь эту ясность нельзя было увидеть того, что окружало: ни деревьев, на которые то и дело, натыкался, ни заматеревшей травы и колючего ку­ старника — и в коленях с недавних пор засаднило... Вроде бы ничего не было во всем мире, а только эта ясность, которая не греет,— уж и зуб на зуб не попадает; хотелось бы скрыться от нее, да куда ж спрячешься, когда она вон какая... всесветная. Впрочем, нет... замутнела ясность, вро