Сибирские огни, 1989, № 2

мосластых парней, которым велено было убираться из деревни, чтоб не вводили людей в смущение, окаянные. — Ты в уезд сбегай,— говорил Лохов.— По начальствет1ым местам пройдись, разузнай, че там думают про удавленницу, чай, доброхоты донесли уж. Грамотеи, чтоб их!.. И гостинчиков не запамятуй, сунь в ручку, со вчеращнего приготовлены. А я уж в артель подамся, догляжу, людишки и там нынче избалованы. Да уж, избалованы, все шепчутся, шепчутся... Слыхать; и к ним при­ ходят разные умники, настрополяют супротив власти идти, тьфу!.. Это ж надо, власть им не по нутру. Ну, погоди!.. Садился в кошеву, откидывался на гибкую спинку. — Тронули!..— говорил бойкой саврасой лошаденке и выезжал за ворота. Снег с неохотою, натруженно как-то скрипел под полозьями, солнце тоже словно бы не по своей воле, иссиня-бледное, подымалось над голь­ цами едва различимыми в утреннем, не разодранном еще солнечными лучами, больше похожими на волосяные нити, чем на те, ясные, отогре­ вающие дущу. Ветер опахивал лицо, щекотал вздорно, слабый ветер, не пробиться ему сквозь меховую доху, которая на Филимоне. И посильнее ветры отступали. Лохов не сразу ехал в артель, а, очутившись в рабочем поселке, пра­ вил в контору, к Иконникову. С недавних пор это у него вроде привыч­ ки... Заходил в контору, недолго сидел у Иконникова, слушая про новос­ ти на «железке», мотал на ус разное, о чем раньше понятия не имел. Но, случалось, не слушал, делал вид, что увлечен беседою, а про себя думал о другом, к примеру, о том, что ухватистый старичок Иконников, и пре­ клонные лета ему не помеха, по второму кругу живет. «Вон и я...» Но дальше этого не шли мысли, не хотелось ворошить старое; что было, быльем поросло. Чуялась в Иконникове душа сродная, на этот, второй, круг одна путь-дороженька вывела их, со всех сторон правильная, всяк живет, как умеет. Отведя душу, ехал в артель. Быстро приноровился говорить с рабо­ чими языком жестким и властным. Впрочем, и теперь еще робел кое пе­ ред кем, и злился, что робел, а ничего не мог поделать с собою, с тем окаянством, которое вдруг чудилось в чужих глазах, и тогда надолго лишался покоя. К примеру, с Христей Кишем до сей поры не наловчился говорить, и много чего спускал ему, чего другому сроду не спустил бы, и не потому, что чувствовал к нему расположение, как раз наоборот, а только не подымалась рука прогнать мужика, совестился ли, опасался ли чего... Порою мерещилось неладное, будто знает Христя, откуда пошло лоховское богатство, при случае откроет... Однажды про свою опаску сказал Назарычу, и тот недолго думал; — А чё мы ждем? Кончать надо мужика... кончать... Испугался: тю меня!.. Настрого запретил Назарычу и думать про это, а оставшись один, долго находился в смущении, будто бы уже совер­ шил противоправное дело, и разная дьявольщина виделась: вроде бы идет Христя об руку с теми, тремя — с бывшим старостою, с мужичком- грамотеем и с Ванькою-каторгою, и жалобятся те на него, Лохова, и сло­ ва злые говорят, и грозятся. А пуще всех, знамо дело, старается Христя, убивец, кричит, я тя и отсель достану, висельник!.. — Тю меня!..— привычно сказал Филимон, обливаясь обильным потом и с ненавистью, а вместе со страхом глядя, как мужики прошли сквозь стену, исчезли. Но еще долго стоял в стене пролом, подумал, что надо побыстрее заделать пролом, а то на дворе зима, живо выстудит избу... Было в Христе такое, во всем облике, возвышенное и гордое, что не давало Филимону возможности поступить так, как в любом другом слу­ чае он поступил бы, ни минуты не мешкая. Ну, а Киш, догадывался ли он про это? Догадывался и не верил, что так уж шибко поменялся Лохов, неожиданно сделавшись хозяином на деревне и рядчиком на «железке». Думал, играет, а как срок выйдет, опять станет робким мужичком, ка-