Сибирские огни, 1989, № 2

и по нынешним временам, когда Россия ввязалась в войну и теперь не выпутается, немалые. Захотел бы купить весь деревенский сход, и купил бы. А что?.. Была и такая задумка, не от ума, конечно, шальная... Спаси­ бо, жена отговорила, и не потому, что забоялась, не в пример мужичьим бабам, тертая, живо проведавшая про свое теперешнее положение. «А ну тя! — сказала мужу.— Окстись!..» Над всем деревенским миром нынче зависла власть Лохова. Стара­ ются понять ее мужики иль хотя бы приноровиться к ней, да не все уме­ ют. И потому нет-нет да и вздохнут тяжко: «Рушится все, ломается, гос­ поди!..»— станут искать себе другую долю. Найдут ли?.. Тяжела власть Лохова, и малой борозды в мирском поле не прове­ дешь без его согласия. А коль супротивничать начнешь... Жил на дерев­ не удалой мужичок, ему слово, он в ответ два, почитал себя грамотеем, читать-писать умел бумаги разные, до всего своим умом дошел... Наду­ мал тягаться с Лоховым: я, дескать, про него такое пропишу, загремит кандалами... Варнак Филька-то, каких свет не видывал!.. Может, и впрямь варнак? Вскорости нашли умника на речном плесе близ тайги- матушки с проломанною головою, лежал на затверделом, с морозу, пес­ ке, глядел в небо большими и в смерти не утратившими удивления гла­ зами. Закопали мужичка чуть в стороне от того места, где нашли, поду­ мали про Фильку, да тут же и постарались из головы выкинуть, про что подумали. Какой он нынче Филька? Филимон Лохов он, власть... Издав­ на на русской земле так: «Коль власть порешила, то уж мы...» Рабское что-то. А попробуй сдвинуть это, привычное, с места, враз обломают ру­ ки, а то и в смутьяны запишут и со двора сгонят. И даже здесь, в Сиби­ ри, где вольна душенька делать, что захочется, притомившейся, коль речь заходила о власти, которая всегда от бога, мрачнели в лице, норовили отойти в сторону. Лохов довел жену бывшего деревенского старосты до последнего уни­ жения: пошла по дворам и везде кричала: — Люди добрые, гоните из деревни Фильку, а не то всех вас исдела- ет своими работниками. Аспид... кровопивец... зверь!.. — А, ты еще и бунтовать?..— сказал Филимон, прослышав про это, и в тот же день пошла в уезд бумага с казенным гербом, а спустя малость согнали с родного подворья горемычную, иди, сказали, мир велик, авось не пропадешь... Недолго ждал Лохов, въехал в просторную Старостину избу и зажил иа диво, помягчев душою. Вроде бы чего хотел, того и добился, и сладко глядеть, как ломают перед тобою шапки и кланяются низко и слова го­ ворят искательные. Верно что, сладко... Однако ж с чего вдруг посреди ночи случится неупокой, и лежит тогда с открытыми глазами и долго не поймет, что с ним?.. Нет, не тени убиенных тревожат, тех теней не боится Лохов, видел одну из них, приходила как-то, слабая, трепетная, на ма­ лом ветру сломается, спросил у нее строго: — Чего тебе?.. Затрепыхала, а потом вдавилась в белую стену, словно бы опасаясь за себя, так и стояла, пока не рассмеялся Лохов и не воскликнул зло; — Чё, взяла, окаянная? Сгинь!.. И стон послышался, но вскоре оборвался, исчезла тень. С тех пор не приходила больше, и Лохов мало-помалу позабыл про нее. Нет, не это тревожило, другое... Ловкие люди попадались на «железке», и среди мелких рядчиков были такие, что деньгу загребали, какая Лохову и не снилась. То и мучило, что были люди половчее: а что, как всю загребут, до копеечки, и ничего не оставят ему? С них станется!.. Бывало, так всю ночь и не закроет глаз, а чуть свет заседлает каурого и на «л^елезку» метнется... Нынче Лохов не жил с артелью, все больше дома, знай себе, наезжал... Дело у него поставлено ладно, за всем есть догляд, и рабочие не больно-то своевольничали, спасибо немцу-соседу, обучил уму-разуму, за любую провинность Лохов снимал с заработка своевольца копеечку. И артельные тоже, было время, дивились; свой вроде бы, а давит пуще чужого. С чего бы?..