Сибирские огни, 1989, № 2

ЛИБО снующими руками старуха, что-то делает с ее животом, и от этого становится еще больнее и хочется подняться, схватить старуху за горло и что есть мочи душить. Мария так и поступила бы, когда б у нее были силы подняться, но она не сделала этого и с ненавистью смотрела на старуху, которая, должно, ведьма, прилетела, окаянная, чтоб помучить ее... Мария не кричала, отчего-то думала, что, если закричит, станет еще хул<е, ведьма-то, поди, только и ждет, а потом возликует, окаянная, и утащит ее душу в преисподнюю. И все же в какой-то момент, не выдер­ жав мучительной боли, Мария закричала: — Мама! Маменька!.. Что же это, господи!.. И разом вспомнила и маменьку, похоронила ее, неутешная, на старом городском кладбище и осталась одна во всем свете, отец умер еще рань­ ше, работал на ткацкой фабрике, где и она, кровью харкал все последние годы, делался слабым и худым на глазах, отошел мирно, без обиды на людей. Он и жил так х<е, стараясь не причинять никому зла, и потому не любили его фабричные, блажной, говорили, а может, и хуже: приставлен хозяином следить за нами?.. Но это было не так, и Мария знала, что не так, не хотел отец видеть в людях зла, когда же доводилось сталкивать­ ся с ним, вяло взмахивал руками: — Что же вы, братцы, зачем же?.. Ни к чему пущать зло в сердце. Чудной был, на миру, говорил, и смерть красна... Но отчего-то люди норовят прятать от других болячки, душевные ли, еще ли какие. Что же они, иль опасаются не братниного к себе отношения?.. И задумается, маленький, шустроногий, маменьке по плечо, сядет на приставку у барачной печки, и долго будет сидеть так, не умея скрыть грусти, которая на сердце. А скрыть надо бы... Маменька не любила, ког­ да отец словно бы отстранялся от них, жил тем, что на сердце, и видел другое что-то, не свычное с людским миром. А Мария пошла в мать, принимала жизнь как есть, не ловчила сбечь от нее, и на фабрике с утра до ночи, другой жизни и мыслей других, утянувшихся из общего строя, не знала, и, когда пошли бабы с отчаянья крушить-ломать станки, взяла в руки кувалду, благо здорова была, вся в маменьку, и весело сделалось вдруг и трепетно, вон они, вражьи станки, подойду и ударю, рассыплются враз, и не сильные вовсе, нет, ломкие, а раньше думала: господи, проклятье-то! Видать, так и будут до скончанья веку сосать кровушку, никуда от них не денешься. Но, оказалось, что не так уж и страшны станки, а даже податливы и слабы, в иные мгновения чудилось, и вовсе не вражьи дети, а свои, кровные, от сердца, и жалко их тогда делалось, небось поработала на них немалое время, а когда выхо­ дила нужда, своими же руками старалась навести ремонт им. Но то были мгновения, улетали и малого следа ие оставляли. Так все и было. И суду присяжных говорила дерзко и смело, потому что другие тоже говорили дерзко и смело и не хотели жалости к себе. Мария вспомнила и про городишко, в котором жила. Деревянный, крохотный, пожелай теперь и — весь уместишь в ладони, каждый закоу­ лок знаком с детских лет. Все-то увидела, но от этого не сделалось спокойнее, хотя в животе опустило, и боль, которая минуту назад была непереносимой, исчезла. Не хватало в воспоминаниях чего-то важного. Силилась понять, чего именно, и не сразу, но все ж поняла и это. Не было в воспоминаниях Сафьяна, бродили какие-то фабричные парни, нахальные, все на одно лицо, зазывали, требовали, ругались... А она отмахивалась от них и все искала глазами Сафьяна, доброго и ласкового, очень похожего на отца, и — не находила, и ревмя реветь хотелось. Не осталось сил и рукою по­ шевелить, измоталась... А когда стало невмоготу, позвала тихонько: — Сафьянушка, где ты? Милый... Слава богу, услыхал, подошел близко, большой и ладный, так бы и прижалась к его груди, чтоб оттаяла душенька. — Все путём... путё-ём... — И горели глаза у Сафьяна радостным светом. Ах, откуда же он пришел к ней, милый?.. Знать бы! Да разве про все сразу узнаешь?.. 3 Сибирские огни № 2