Сибирские огни, 1989, № 2

Старики казались удивительными, ни на кого другого не похожими людьми, помнили про все, что случалось с ними даже и в ту далекую по­ ру, когда были молодыми. Сама она мало что помнила, и Сафьян, по всему видать, недалеко ушел от нее, порою говорила про ясные горячие промельки, которые вдруг осветят всю, и сделается тогда тревожно и сладко на сердце и увидится кусочек из теперь уже неближней жизни, и пристанет тогда к Сафьяну, выпытывать начнет: — А ты-то,.сам помнишь ли?.. Сафьян станет морщиться и вздыхать. И она подивится его неуверен­ ности и скажет: — Ах, какой ты непамятливый, милый ты мой!.. Но пришли однажды из артели мужнины приятели, и среди них длин­ ный, с подбородком, обросшим кучерявым волосом, посидели за чароч­ кой (расстаралась, не каждый день люди жалуют их своим гостевани­ ем), а потом длинный, Христя Киш, кажется, начал говорить про свое житье-бытье да про то, что было с ним в давние годы, и подумала, что старики не одни такие памятливые. С того дня засомневалась в себе: ладно ли, что в памяти мало что удержалось из прошлого,— и к другим людям стала выходить с подворья, прислушиваться к чужим разговорам, и скоро поняла, что она одна такая... непамятливая, и больно сделалось. В нежелании Сафьяна говорить про то, что было раньше, увиделось не­ ласковое, лукавое. Спрашивала у себя: — Чего это он?... Словно бы насмехается надо мною. Гнала от себя дурные мысли, а те не уходили. Начала сторониться мужа, а порой и говорить дерзкие слова, и он удивленно смотрел на Ма­ рию, не понимая, что творится с нею. Впрочем, она и сама не понимала себя, словно бы неуправляемою сделалась душа. Марию испугала несхожесть с другими людьми, которые живут еще и памятью, да не тою, горькою, а чаще мягкою, ласковою, что берут люди с собой и тешат сердце, а все худое оставляют, не желая даже в мыслях возвращаться к нему. Она увидела свою несхожесть с другими, поняла, что ей много труднее, чем им, у нее нет возможности жить еще и па­ мятью, как нет возможности сравнивать свою жизнь с тою, какою жила раньше. Она увидела свою несхожесть и замкнулась в себе, но ненадол­ го, оттаяла, могла улыбнуться и сказать доброе и нежное, хотя отноше­ ние к мужу оставалось все же неласковым, казалось, что и он повинен в том, что случилось с нею. Мария поверила жандармам, что она поселен­ ка... И горько стало, и обидно. Значит, сделавшаяся родною земля — не от сердца и крови, чужая, а та, отчая, осталась за горами и долами, не­ памятная?.. Как же я узнаю про нее и как же теперь, в неродимом краю, вспомню все про себя?.. Знала по рассказам стариков, что от земли, с малых лет памятной, и радость, увидишь ли малую горушку на берегу речки и тотчас вспомнишь, как хаживал сюда смолоду, а сломишь не­ чаянно ветку на кустике боярки, сейчас же встанет в памяти, как сижи­ вал под этим кустом с отцом-матушкою после нудной крестьянской рабо­ ты... Все для нее осталось где-то там, далеко-далеко... Так бы и жила, накрепко сроднившись с этим чувством, позабыв про все остальное, как и жила первые дни после встречи с жандармами на околице поселка, если б не ребенок, который толкнулся под сердцем, словно бы ему разом тесно стало в чреве матери, и запросился на волю, туда, где солнышко. Услышала Мария его зов и тотчас поведала про то мужу, и он был обрадован несказанно и о чем-то таком заговорил, что смутило Марию, про дочку вроде б любимую, которую потерял много лет назад, и спроси­ ла бы, что за дочка, иль впрямь была у них дочка, да она запамятовала, но не спросила, что-то удержало, нечаянное, но сильное, так и осталось недоумение и еще долго бы бродило в душе и тревожило, если б не зов ребенка, который с каждым днем делался все шибче. Идет ли по улице» крупнотелая, гордо неся живот и не выискивая в себе и малой - попытки оборонить его, словно бы всрм; нутром, понимая, то, что живет в ней,* свящ^1що, и нету,а, земле человек^октр посмел бы поднять руку на эту' ссятость, не ей одной данную, а людям, что окружают, всему роду чело