Сибирские огни, 1989, № 2

в ушах гудят голоса, властные, учили командиры не робеть, шаг сделал, второй и — коли!.. Раза два уж задели друг друга острыми жальцами штыков, а потом отскакивали. Не про себя думали, про того, другого. «Больно ж ему! больно!... Что же это я?... Что-о?..» Но, видать, уж не властен решать сам, не в силах поступить по-иному, си 5 чен страх перед наказанием, вот и топчутся на пятачке, топчутся. А бой сдвинулся впра­ во, и рядом никого, только эти двое, мокрые, пропахшие потом, сопели, возились, не глядя друг на друга, каждый про себя дум-ачИ.; .«Господи, когда же кончится эта мука? Господи!..» И... кончилась; сам ли японец налетел на штык, он ли изловчился и ударил, кто скажет?.. Охнул япо­ нец, схватившись за живот, тоненько, по-детски, сунулся лицом в траву, заскулил... Бросил на землю винтовку, кинулся к японцу, заглянул ему в глаза, спросил; — Больно? Больно, да?.. До глубокой ночи, держа на руках захолодевшее тело вражьего сол­ дата, просидел на сырой земле солдат русский, а потом выкопал штыком ямину неглубокую, закопал убиенного и пошел с поля боя, пьяный. Жутко, страшно убивать. Но кому-то ж это надо, может, господу богу?.. И еще не раз и не два ходил в атаку солдат и убивал.. И зачерст­ вело сердце, и казалось, ничто не могло сдвинуть его с круга, но и тогда, стоило вспомнить об убиенном им, и тягостно становилось, и боязно и не чего-то — себя, что-то происходило в душе, копилось, нет, не злость на супостата, ее как раз не было, другое что-то, может, понимание собствен­ ной сути. И среди ночи спрашивал у себя; — Кто я есть, чтоб судить про людей и нести им смерть?.. Скажи солдату раньше, на родной Рязанщине, что эти мысли будут тревожить по ночам, удивился бы; привык все принимать на веру, сказа­ но, это хорошо, а это плохо, тем и живи и не ищи ничего больше, все остальное от лукавого, сидит, окаянный, в каждом из нас и точит, и точит. Случается, и одолеет. Бывал солдат жесток в бою, а наедине с собою, куда ж денешься-то, мучало нечаянное, но это лишь с виду нечаянное, в сущности, из души зрело, когда-то и сломает все в нем и сделается заглавным, горькое и возвышающее над теперешним сумасбродным, никому не надобным делом. — Ты понимаешь, браток, виноватость во мне живет, и так закручи­ вает, так расталкивает все во мне, я уж думал, ничего нет, кроме нее. Да, видать, ошибся. Вот ветрел тебя на перроне и разом нахлынуло... По­ тащился следом и слова говорил дурные. Прости, браток. Солдат говорил, а Бальжийпину казалось, что это он мучительно пы­ тался понять, что происходит с ним, в душе его. Но попробуй разберись, когда все так кручено-перекручено! Странно, эта душевная колготня не давила, не стесняла мысли, она была светлая и ясная, звала куда-то, только зов был едва слышен сердцем, слабый, оборотишься в его сторо­ ну, а он уж исчез, растворился в сумятице чувств. 18 Мария услышала от жандармов, что поселенка, и горько стало Отче­ го-то поверила им сразу же, не раздумывая. Не знала своего прошлого, считала, что так и должно быть, и удивлялась старикам, когда те начи­ нали говорить про давние годы, и так живо, со множеством деталей ко­ торые Мария запомнила тотчас же, а потом примеривала к себе, к своей жизни, и получалось, что они вполне подошли бы и ей. И она, поди бы­ ла красивой девахою, и парни бегали за нею наперегонки, и’ руки ’у нее были сноровистые и умелые, она и теперь умеет так пройтись с литовкою иссиня-бледным и росным прокосом, что не остается ни одной завалящей травинки. Впрочем, не сразу Мария приладилась к литовке, руки ви­ дать, за время болезни поотвыкли, и старик ругался, заново приучая'ее к крестьянской работе. 1тэо’'